ПАПА-БУДДА - ЛИЗ
Индекс материала |
---|
ПАПА-БУДДА |
ЭНН МАРИ |
* * * |
ЛИЗ |
ДЖИММИ |
* * * |
ЭНН МАРИ |
ЛИЗ |
* * * |
ЭНН МАРИ |
ЛИЗ |
ДЖИММИ |
ЛИЗ |
ЭНН МАРИ |
ДЖИММИ |
ЛИЗ |
ЭНН МАРИ |
ЛИЗ |
* * * |
* * * |
ЭНН МАРИ |
ЛИЗ |
ЭНН МАРИ |
* * * |
ДЖИММИ |
ЛИЗ |
ЭНН МАРИ |
ЛИЗ |
ДЖИММИ |
ЛИЗ |
ЭНН МАРИ |
ДЖИММИ |
ЛИЗ |
ДЖИММИ |
ЛИЗ |
ЭНН МАРИ |
Все страницы |
ЛИЗ
Сначала я ушам своим не поверила.
— Джимми, как это «воздержимся»?
— Ну, понимаешь… ну, чтобы вот без этого какое-то время.
— Да смысл мне ясен, умишко-то есть еще, я просто не понимаю. Что с тобой? У тебя кто-то есть?
— Нет, разумеется.
— Та Барбара, да?
— Лиз, тебе же прекрасно известно, что у меня кроме тебя никого нет, и не было никогда.
— Не знаю, мы как-то странно живем в последнее время.
Джимми сидел на большом стуле под лампой, свет падал ему на лицо – черты его казались резкими.
— Ну, после той вечеринки у Джона я подумал – надо что-то менять. Стыдно было ужасно. — Он говорил медленно, будто ждал, пока слова придут, и глядел куда-то вдаль. — С тех пор я решил. Отказаться от мяса, от выпивки. Ну и так, еще от чего-то – много есть мелочей, каждый день что-нибудь да находишь. Скажем, пью чай, захотел шоколадку – и не ем. Или вот мне намекнули, что лошадь придет первой, а я на нее нарочно не ставлю. И знаешь, кажется, у меня получается.
— Получается? Ты о чем?
— Ну, сдерживать свои желания.
— А как же мои желания, Джимми?
Он промолчал – так и сидел с глупым видом. Внутри меня закипала ярость. Я старалась быть спокойной, старалась его выслушать, но он как уставился в точку – и давай гундеть о своем, а остальных будто и нет. И можно подумать, он открытие совершил, и сам лично все придумал. А на кой тогда Великий пост?
— А как же я, Джимми? А может, я свои желания не хочу сдерживать? Что тогда?
Он взглянул на меня так, будто я говорила на китайском.
— Прости, Лиз, для меня это правда очень важно. Я поговорил с ринпоче, и он сказал…
— Джимми, да шел бы он к чертям, твой ринпоче.
— Лиз… — Он положил руку мне на плечо. Не знаю, что больше его изумило — бранные слова или весть о том, что кому-то ламы не указ.
— Что-то курить захотелось. — Я открыла ящик стола, где лежала пачка сигарет – для мамы, на всякий случай.
— Но ты же много лет не курила.
— Ну да. Если забыть про сигарету на свадьбе Дениз три года назад.
— Но ты ведь не хочешь начать по новой?
Я взяла сигарету в рот, чиркнула спичкой и прикурила.
— Нет, Джимми, не хочу, это точно. Но начну. И если ты желаешь, как ты это именуешь, отрешиться от желаний – валяй, отрешайся. — Я затянулась. — Только сперва хорошенько подумай о последствиях. Потому что я вовсе не намерена следовать твоему примеру.
Громкие слова. Намерена ты или нет - если муж не хочет, едва ли у тебя есть выбор. Не заставлять же его.
Тогда, конечно, я не верила, что это надолго. Думала, дурацкий розыгрыш. Если тринадцать лет семейной жизни и чему-то меня и научили, так лишь тому, что увлечения Джимми долго не длятся. Вот он как угорелый носится с какой-нибудь идеей, а через минуту начисто о ней забывает. И все эти замыслы его безумные – полетать на дельтаплане или ринуться с моста на резиновом канате – мы проходили уже миллион раз. Целыми днями он чем-то бредит, а потом раз – и переключился на что-то еще. Я вообще была изумлена, что этот его буддизм продлился больше двух недель. Но воздержание — исключено. Я думала, пройдет меньше недели. В первый же вечер, когда он придет домой слегка в настроении — а я-то замечу, — прижмусь к нему, как ляжем спать, обниму, приласкаю, где надо, и все будет в порядке.
Но шла неделя, другая – и ничего не случалось. Для нас это было совсем не нормально. Не знаю, что тут норма – об этом не очень-то поговоришь (а разным журнальным статьям я не верю), - но нам всегда хорошо было вместе, нас друг к другу тянуло. И не было такого, чтобы шли недели – и ничего.
Странно, я не задумывалась об этом раньше – но с чего бы? Ведь, скажем, не думаешь, открывая кран, почему вода течет. Если вдруг не потечет – тогда начнешь думать. Мне и в голову не приходило размышлять, как бы я без этого обошлась. Я стала раздражительной, колючей.
И вот, однажды в пятницу я отправила Энн Мари на ночь к бабушке. Джимми задерживался – они работали в Пейсли и хотели все закончить к выходным, так что у меня было время подготовиться. Я накрыл стол, зажгла свечи, поставила вазу с букетиком фрезий – обожаю, как они пахнут. Делала все это не спеша, с удовольствием, предвкушая вечер. Набрала ванну с душистой пеной и пролежала в ней целую вечность. Потом побрила ноги и смазала кремом – кожа стала нежной и блестящей. Достала со дна комода самое соблазнительное белье. Я не часто такое ношу, но добавить остренького в отношения порой не мешает - надо видеть лицо Джимми. В общем, когда он пришел домой – и если еще учесть, что несколько недель уже не было ничего, - я была совершенно готова.
Я думала, он сразу поймет, что к чему: короткая юбка, боевая раскраска – я же не часто так наряжаюсь, чтобы просто вечерком выпить с ним чаю. Но он только взглянул на цветы и на свечи и сказал:
— Красиво, малыш. У меня есть время принять душ? Я весь липкий — в машине жара была, как в печке.
— Конечно, ступай.
После душа он вернулся в кухню и сел за стол.
— Тебе налить чего-нибудь?
— Соку апельсинового.
— Может, пива или чего покрепче? Я буду джин с тоником.
— Нет, малыш, спасибо.
Он взглянул на меня, потом на свечи и цветы.
— Я что-то забыл? Годовщина у нас не сегодня, это я помню.
— Не сегодня, — сказала я.
— Слава Богу.
— Просто я подумала, может, мы посидим с тобой, поговорим, устроим себе маленький праздник. Как-то не удавалось в последнее время побыть вот так, вместе.
— И не говори, как-то все завертелось: и заказ этот в Пейсли, и в Центре куча дел – к нам же лама приедет.
Я решила взять быка за рога, пока он про лам своих не заладил, — подошла к нему и уселась на колено. Потом обняла его, лизнула мочку уха и поцеловала в шею. Обычно этого было достаточно, чтобы он завелся, но теперь, похоже, не подействовало.
— Джимми, — выдохнула я ему в ухо, — пойдем, я ужасно хочу. — Он любит крепкое словцо, но мне было так неловко, что и эти слова я из себя еле выжала. Я взяла его руку и положила себе под юбку.
Ноль эмоций. Не полный, конечно, ноль - что-то в нем шевельнулось, но он железно был намерен хода этому не давать.
Очень спокойно он убрал мою руку и сказал:
— Лиз, не надо.
— Что не так, Джимми?
— Все так, малыш, просто - я же говорил тебе, что хочу воздержаться на какое-то время.
Я поднялась. Ноги едва держали. Я подошла к столу, достала сигарету и сунула ее в рот.
— И на какое не время?
— Не знаю. Я еще в пути, и не знаю, куда этот путь приведет.
Я затянулась и выдохнула дым через нос – для большего эффекта.
— Да ты чо?
Но Джимми сарказма не заметил.
— Мне нужно увидеть все ясно - иначе, яснее, чем теперь. А потом, наверное, мы могли бы …
— Только я ласты склею раньше, чем оно с тобой случится, это прояснение.
— Лиз, не надо.
— Конечно, и это не беда – вы же верите переселение душ – так у вас, у буддистов? Может, еще дождусь – как-нибудь, в другой жизни.
Я едва не велела ему уйти. Такое унижение – расфуфырилась, стоишь перед ним, чуть не умоляешь, а он не изволит. Но тяжело решиться на разрыв, когда вместе прожито столько лет. И потом, у всех семейных пар жизнь полосами – то белая, то черная; и я думала, у нас просто полоса такая, и не сегодня – завтра он придет в чувство.
А тут еще столько дел навалилось, что забот и без того хватало. На работе аврал, телефон трезвонил почти беспрерывно. К нам пришла новая сотрудница, Никки – девочка милая, старательная, но я должна была ввести ее в курс дела, показать ей, где и что, и это отнимало время. И маме стало хуже. Она после весенней своей болезни так и не оправилась. Доктора не находят причину, но она сильно сдала, и я очень волнуюсь – она не ест как следует. Захожу к ней почти каждый вечер, либо до, либо после ужина. Пока мы выпьем чаю, пока я приберусь, на часах уже половина восьмого, и я совершенно без сил – хочется только свернуться калачиком на диване, посмотреть чушь какую-нибудь по телеку и пойти спать.
И перед Энн Мари чувствую себя виноватой. Надо уделять ей больше времени – она теперь так быстро взрослеет. А Джимми либо на работе, либо в этом своем Центре - тоже почти ее не видит. И по магазинам пора пройтись, разобраться с подарками к Рождеству - всего месяц остался. У меня обычно в это время половина подарков уже припасена. Но я так измотана, что даже думать об этом нет сил.
У Триши был выходной, и мы договорились встретиться и пообедать. Раньше мы вместе закупались к Рождеству, посвящали этому какой-то день, но в этом году я так и не выбрала времени. Наверно, можно было взять отгул, но просто не было сил целый день таскаться по магазинам. Закрываются они поздно, и можно закупиться после работы или в субботу – и взять с собой Энн Мари. Но я опасалась, что Триша подумает, будто после той размолвки между Джимми и Джоном я ее избегаю. Они между собой через пару недель помирились - трудно все-таки не общаться, когда вместе работаешь, - но Триша по-прежнему как-то не отошла. И мне кажется, она обиделась даже сильнее, чем Джон. Понятно, что ко мне эта обида едва ли относилась, но твердой уверенности в этом не было.
Мы встретились в греческом кафе неподалеку от нашей конторы. Триша пришла минут через пять после меня с целой охапкой пакетов.
— Народу – тьма просто, но зато с подарками я разделалась.
— А я еще даже не начинала.
— Осталось еще ребятам купить мешочки для подарков, но с главным покончено. Еще по каталогу заказала кое-что.
— А мы, может, в субботу с Энн Мари соберемся. Если выйти пораньше, народу должно быть немного. А может, съездим в «Брэхэд» . Машину возьмем.
— Мы в ту субботу там были – это ужас просто. Парковаться негде — никогда такого не видела. Джону пришлось высадить меня у «Маркса» и оставить машину где-то вообще в другом месте. Если вы туда соберетесь, берите Джимми, иначе сами все понесете, а там прилично идти пешком.
Официантка подошла к нашему столику.
— Пить что-нибудь?
— Минеральную воду, пожалуйста.
— А мне «Эплтайз», будьте любезны.
— Триша, ты уже выбрала?
— Да. Будьте добры, мне суп и мусаку .
— А мне сначала креветки, и потом тоже мусаку. Спасибо.
— Уютно здесь, правда?
— Да. Народу только многовато. Хорошо, что мы столик заказали.
— Мы с Джоном тут были в прошлую субботу. Надо здесь как-нибудь вчетвером пообедать.
— Да, как-нибудь.
— В последнее время мы так редко видимся.
— А мы почти никуда и не выбирались.
— Тогда давайте в праздники сходим куда-нибудь.
— Давайте, а то потом опять работа затянет.
— Мне хочется отдохнуть как следует, пока можно побездельничать. — Она заулыбалась. — Лиз, не могу больше секретничать — я опять в положении.
— Триша, поздравляю!
Меня будто ударил в живот - стало трудно дышать. На лице я держала улыбку, но внутри была страшная горечь.
— А когда срок?
— Седьмого июня.
— Ну, удивили. Не знала, что вы хотели еще детей. Или это Джону подарок на сорокалетие? — Старшему их сыну исполнилось четырнадцать, младшему десять. Я думала, на этом они успокоились.
— Мне всегда хотелось еще одного. Когда родился Дрю, я решила чуток отдохнуть, а потом на работу вышла, и… ну, сама знаешь – все время некогда.
Официантка принесла напитки. Триша отпила воду, взглянула на меня и продолжила, понизив голос, хотя рядом никого не было:
— На самом деле, мы пару лет назад решились. Мне исполнилось тридцать пять, и я подумала, что лучше не затягивать. Но у нас не получалось и не получалось, и если честно, я уже перестала надеяться. Решила, что поезд ушел.
Я кивала. Триша говорила, прерываясь иногда, чтобы глотнуть воды.
— Я даже как-то не ожидала – раньше-то я беременела моментально. А потом я познакомилась с одной женщиной, врачом из консультации, она тоже в положении, и вот она рассказала про тест на овуляцию. Ну, когда определяешь, в какой день наибольшая вероятность зачатия. Я купила коробочку, в нужный момент велела Джону собраться с силами — и вот вам результат.
— Представляю, какое было у Джона лицо, когда ты ему велела: ну-ка, давай, быстренько собирайся с силами.
— Ладно, футбола по телеку не было, так что никто не ворчал.
— И какой уже срок?
— Тринадцать недель. Была на УЗИ, все в порядке.
Своих я потеряла на сроке восемь и девять недель. Интересно, помнит ли Триша.
— Мне предлагали сделать анализы - если матери за тридцать пять, есть риск, что родится даун. Но я отказалась.
— Правильно, ты же все равно будешь рожать.
— Именно. Скоро опять пойду на УЗИ – надеюсь, нам уже скажут, кто у нас – мальчик или девочка.
— А тебе надо знать заранее?
— Да. Очень хочу девочку. Конечно, я люблю своих мальчишек, но мне всегда хотелось девочку. И будь я уверена, что это девочка, я бы с таким удовольствием подбирала ей одежку. Даже сегодня кое-что купила – смотри.
Она потянулась к пакету и вынула маленькое платьице, розовое с белыми оборками, и белые ажурные колготы.
— Конечно, это все глупости, но если мальчик родится, я обменяю. Просто я всегда мечтала наряжать девочку. Для девочек столько всего миленького. А мальчишки вечно возятся где-нибудь, в футбол играют, по земле валяются – им бестолку что-то приличное покупать.
— Энн Мари тоже играет в футбол.
— Это я помню.
— Девочки разные бывают. Купи ей платье с оборками – и она такое устроит…
— Да, но ты и не развивала в ней женственность.
Я ушам своим не поверила.
— Это как?
— Что ты, я тебя не критикую. Просто говорю, как есть.
Подошла официантка.
— Суп?
— Это мне.
— Креветки?
— Спасибо.
Только потом, на работе, я поняла, как разозлилась на Тришу. Энн Мари, видите ли, женственности не хватает. А сама-то она как своих ребят воспитывает – я уже молчу. Шон и Джерри такие оболтусы, ни стыда, ни совести. А она говорит: мальчишки – что с них взять. А когда Дрю, самому младшему, было два года, ему приглянулась одна из кукол Энн Мари, и он утащил ее домой, а Триша отобрала – «мальчики в куклы не играют». Ребенок все глаза выплакал, и у Санта-Клауса потом просил себе куклу на Рождество, а она купила ему футбольную форму «Селтик».
Я выглянула в окно. Очередной серый день, дождь моросит, и тоска пробирает до костей. Кого я хочу обмануть? Какое мне дело до того, как Триша воспитывает своих детей? Сознание того, что в ней растет новая жизнь – вот что не давало мне покоя. И при том, что у нас было с Джимми, могла ли я надеяться, что у нас еще будет ребенок?
Пятница, 17 декабря. Наконец, наступил этот день. Энн Мари чудесно поет, и всегда любила петь - она так радовалась, что ей дали роль в этом спектакле. Каждый день на большой перемене ходила на репетиции, повторяла партии в ванной, в своей комнате… если честно, меня тошнило уже от этих песен. Она ушла, с друзьями договорилась встретиться пораньше, а я ждала, когда Джимми придет с работы, чтобы вместе пойти в школу на концерт. Маме ужасно хотелось пойти с нами, но сил у нее совсем нет.
Мы с Энн Мари перекусили пораньше, а Джимми я оставила вегетарианскую лазанью, только в микроволновке разогреть – пока он примет душ, как раз будет готова. И на кровати разложила одежду. Если вам нужно, чтобы Джимми собрался вовремя, надо все продумать заранее.
Он появился в четверть седьмого – вошел, неспеша, бросил в прихожей сумку.
— Джимми, бегом в душ. Ужин на столе, одежда на кровати. Давай, шевелись.
— Времени полно, малыш, чего суетиться. — Он нагнулся и начал развязывать шнурки своих больших, черных, заляпанных краской ботинок.
— Джимми, начало в половине седьмого, и я не хочу опаздывать.
— Ты иди, малыш, не волнуйся, я разберусь. Мне к восьми, не раньше.
— Что ты мелешь? Концерт в половине восьмого.
Он выпрямился.
— Я на концерт не иду.
— То есть?
— Сегодня в Центре выступает лама Тонден, ну, один из самых главных. Он только прилетел из Америки.
— Джимми, я ушам своим не верю.
— Но я же тебе давно рассказывал. Такой величины лама ни разу к нам не приезжал. Он бежал из Тибета в Калифорнию и основал там крупный центр для буддистов – это, считай, приятель самого Далай Ламы.
Я стояла с тарелкой лазаньи в руке. Едва удержалась, чтобы не швырнуть ею в Джимми.
— Малыш, он просветленный.
Что-то внутри меня оборвалось и похолодело - я вдруг ощутила, что ужасно устала.
— А Энн Мари — твоя дочь.
Он подошел ко мне, попытался обнять.
— Не…
— Малыш…
— … прикасайся ко мне. — Я шагнула назад. — И я тебе не малыш!
Не помню, чтобы хоть раз я была настолько вне себя. Злая, как черт, я сидела в первом ряду и не видела никого. В первом отделении выступал оркестр, и родители вокруг меня улыбались и слегка толкали друг друга локтями, когда их ребенок вставал и исполнял соло. А я просидела с каменным лицом. В антракте осталась на месте. Опасалась, что если выйду выпить чая, то встречу кого-нибудь из знакомых, - и я просто не знала бы, что им сказать.
Нет, каков гусь. Вот эгоист, и до чего самовлюбленный – просто не верится. И этот чертов его буддизм. Изо дня в день сидит, уставившись на свой пупок, и ничего вокруг не видит. Ясность ему подавайте. Ясность! Открыл бы глаза – может, кое-что и увидел бы ясно. Порвал пленку брата с юбилейной вечеринкой, потому что ему, видите ли, не понравилось, что он там ведет себя по-идиотски. Решил стать вегетарианцем. А кто теперь ищет рецепты и готовит по два ужина каждый вечер? Потом решает не спать со мной – и я соглашаюсь поневоле. Но ради Энн Мари я могла со всем этим смириться: он ее папа, и она его обожает – это самое главное. И он всегда был хорошим отцом. Но как мне сказать Энн Мари, что папочка не пришел, потому что у него эта чертова встреча с каким-то несчастным ламой?
После антракта все вернулись на свои места. Во втором отделении был спектакль - «Иосиф и его разноцветное платье». Подняли занавес, и на сцену выбежала вереница ребят в черных брюках и футболках разных цветов - они как бы составляли платье Иосифа. Энн Мари в красной футболке была крайней слева, рядом в желтой майке была ее подруга Ниша. Учительница музыки, молодая рыжеволосая женщина, села за пианино, кивнула – и дети хором запели. Эту песню я дома слышала уже, наверное, тысячу раз, но теперь она будто ожила, зазвучала по-новому. В той части, где перечисляются цвета, каждый ребенок по очереди делал шаг вперед. Энн Мари была первой — она шагнула вперед точно на слове «red».
Спектакль был изумительный. Без особенных каких-то декораций, и не сказать, что каждый ребенок блистал – вообще-то, у мальчика в роли Иосифа голос не самый выдающийся, - но как они старались! В середине спектакля был номер Энн Мари - «Any Dream Will Do». Это, на самом деле, соло Иосифа, но вторым голосом пела Энн Мари. Мальчик стоял в центре, а она чуть в стороне, в розовом луче прожектора. Конечно, это моя дочь, и не мне судить, но пели они чудесно. И меня изумил не только ее голос. Все-таки, не одно и то же - петь в ванной и на сцене, в одиночестве перед публикой. Она держалась до того уверенно, и пела так прекрасно, так искренне – всю душу вложила, - что у меня на глаза навернулись слезы. Ее папа должен был это слышать. Похожи как две капли воды – тот же взгляд. И как она держится – я вспомнила, как он выступал вместе с группой, когда мы были молодые. Песни, конечно, были не те – но он так же выкладывался, и неважно, сколько было народу: пять человек или зал битком. Папина дочка. Это, наверно, естественно. Только жаль, что у нас нет мальчика – может, он был бы похож на меня.
И все время я думала, что ей скажу. Сперва я была до того зла, что хотела сказать: папочке на тебя наплевать, так что он не пришел. Но поняла, что не смогу. Когда спектакль закончился, дети, радостные, восторженные, выбежали из-за кулис. Я хотела обнять ее, но побоялась, что перед друзьями ей будет неловко.
— Блестяще, доча, просто великолепно.
— Как я выступила, ничего?
— Ты выступила чудесно.
Рядом стояла учительница Энн Мари.
— Вы мама Энн Мари?
— Да.
— Она очень талантлива. И как трудилась над ролью!
— Она и дома репетировала.
— Она у нас просто звезда.
Учительница заговорила с кем-то еще, и Энн Мари спросила:
— А папа где?
— Ему пришлось уйти пораньше – у него была встреча назначена, ушел почти перед самым концом. Просил передать тебе, что ты молодец, он потом тебе лично все скажет.