ПАПА-БУДДА - ЭНН МАРИ

ЭНН МАРИ

    В тот день мне дали роль в спектакле. Мистер Хендерсон объявил по школьному радио, что на доске объявлений вывешен список участников. На переменке я ринулась туда, и, протолкнувшись к доске, нашла свое имя. Шарлин в списке не было, и это ее задело. Впрочем, когда я подсела к ней в буфете, она не обмолвилась об этом ни словом. Она болтала с Розан, тощей каланчой, которая носит дико короткие юбки и гэповскую майку поверх школьного джемпера, пока ей не велят ее снять, - она теперь хвостом за нами ходит.
    Мне страшно хотелось поговорить о спектакле, но было неловко при Шарлин, поэтому я молча сидела, хрустела чипсами и слушала, как они болтают про Кэйра Симпсона, парня из второго класса - Шарлин в него по уши втрескалась.
    — Он тискал девчонку из третьего, — сообщила Розан.
    — Из третьего? Не может быть.
    — Правда.
    — Девчонка из третьего не станет гулять с парнем из второго.
    — Серьезно тебе говорю. Элисон Маккени. Моя сестра с ней учится. У них весь класс ее дразнит за совращение малолетних.
    После уроков мы пошли к остановке на Байерс-Роуд. Нам с Шарлин на один и тот же автобус, а Розан собралась в гости к Шарлин.
    — Ты с нами, Энн Мари?
    — Нет, мне надо к маме зайти.
    На самом деле никуда мне было не надо, просто не хотелось глядеть, как они завязывают друг дружке хвосты и болтают о Кэйре Симпсоне, и к тому же меня распирало рассказать кому-нибудь про спектакль.
    Адвокатская контора, где работает моя мама, в двух шагах от Байерс-Роуд. Я открыла дверь – на мамином месте, за столом у телефона, сидела какая-то девушка, блондинка.
    — Вам кого? — насторожившись, спросила она.
    — Мне Лиз Маккенну.
    Она улыбнулась:
    — Ты, наверное, Энн Мари. А я Никки.
    Я вспомнила: мама говорила, что у них на работе новенькая.
    — Она у мистера Андерсона. Подождешь?
    — А она там надолго?
    — Скорей всего – у них там целая стопка документов. Но если дело важное, могу ей позвонить.
    — Нет, спасибо. Дома с ней увижусь.
    — А может позвонить?
    — Не надо, спасибо.
    Я решила пойти к бабушке — она живет от нас в двух шагах, в крохотной квартирке для пенсионеров. У нее со здоровьем не очень, и мама ходит к ней каждый вечер, покупки приносит и убирается.
    Бабуля сидела у окна и, заметив меня, заулыбалась и помахала мне рукой. Я зашла в квартиру и села на стул напротив нее.
    — Привет, моя дорогая. Как день прошел в школе?
    — Нормально. Бабуль, мне дали роль в школьном спектакле.
    — Замечательно. Будешь петь?
    — Да, и играть, и, может, еще танцевать.
    — Солнышко, у тебя прекрасный голос. В начальной школе ты пела лучше всех.
    — Но теперь-то другое дело – отбирали знаешь как строго. И меня не просто взяли в хор, а дали целую отдельную роль.
    — А что за постановка?
    — «Иосиф и его разноцветное платье» .
    — Мы с Роуз ее смотрели в Королевском театре пару лет назад. Чудесный был спектакль.
    — Я буду одним из братьев Иосифа.
    — Уже не терпится увидеть.
    — Но это ближе к Рождеству.
    — Надеюсь, к тому времени поправлюсь — было бы жаль пропустить.
    — Конечно, ты поправишься.
    — Родители будут тобой гордиться.
    — Надеюсь. — Я встала. — Чаю, бабуль?
    — Спасибо, дорогая. Там в шкафу шоколадное печенье.
    Я пошла на кухню и поставила чайник. Я не сомневалась, что маму с папой обрадует новость про спектакль, но в последнее время им как-то не до меня. Почему-то мама с папой не разговаривает. И дядя Джон с папой не разговаривает. Со мной все общаются, но никто ничего не рассказывает. Счастливая семейка.
    Папу я почти не вижу – днем он работает, а потом кучу времени проводит в Центре. Я знаю, что они с дядей Джоном страшно поссорились, но не знаю из-за чего. И маму раньше жутко волновало, что там у меня в школе, дотошно про все уроки расспрашивала — иногда доставала ужасно. Но в последнее время она будто замкнулась в своей скорлупе. Мне хотелось рассказать ей про Шарлин, но как-то все не складывалось.
    Я налила бабушке чаю, себе – соку, поставила чашку, стакан и тарелку печенья на поднос и отнесла в комнату.
    — Спасибо, дорогая моя. Ты такая помощница. — Бабушка отхлебнула из чашки. — Ну, что там у тебя в школе? Как подруга твоя, Шарлин?
    — Ничего, — я взяла шоколадное печенье – и положила его обратно.
    — Ты чего? Пропал аппетит?
    — Ага, бабуль, как-то не хочется. Подожду лучше ужина.
    По дороге домой я все думала: что же произошло на вечеринке у дяди Джона? Явно что-то серьезное, если уже две недели они не разговаривают – а дядя Джон с папой вместе работают, не знаю, как у них получается. Наверно, это из-за папиного увлечения буддизмом. Он стал другим. То есть, сначала он вроде и не менялся — просто занимался медитацией, и все. Одно про папу можно сказать: никогда он не ходил с кислым лицом, всегда с ним было весело. А теперь он изменился. Стал жутко серьезным. Заявил, что стал вегетарианцем. Маме теперь приходится готовить по два ужина — один ему, другой нам. И пить он перестал. Не то чтобы раньше он сильно пил - но в пабе мог выпить кружку пива, или бокал вина за обедом. А сейчас говорит, что не хочет пить совсем. Пару месяцев назад я просто спросила бы прямо: «Папа, в чем дело? Что с тобой происходит?» Но почему-то не получалось. Каждый раз, когда я хотела спросить, понимала, что не могу. Мама с папой всегда меня учили, что надо с ними делиться. Всегда повторяли: если что-то тебя волнует, скажи нам. Не держи в себе. Не то, чтобы раньше у меня были какие-то горести – только в начальных классах, когда учительница ко мне придиралась, и потом еще когда мы с Шарлин поссорились. И в прошлом году, когда дедушка умер, - но тогда все переживали. Но вот сейчас меня что-то и правда волнует, а этого, похоже, никто не замечает.
    Я думала спросить у бабушки, но она болеет - не хотелось ее волновать. И уж совсем нет смысла спрашивать у подруг - они решат, что у папы крыша едет. И вообще, обсуждать это с ними не очень хотелось. А потом меня осенило. На религиоведении нам зачитали темы на следующий семестр, и оказалось, что после Рождества мы будем изучать буддизм. Я решила, что долго так ждать не смогу, и после занятий сама подошла к учителю. Шарлин я наплела, что забыла в классе листок с домашним заданием. Преподаватель сидел за столом и разбирался в бумагах.
    — Энн Мари, ты что-то хотела?
    — Вы сказали, что у нас после Рождества по программе буддизм.
    — Точно так.
    — А если у вас есть какие-нибудь распечатки с материалом… можно почитать?
    — Уже сейчас? Энн Мари, я удивлен. Только я не делал ксерокс - надо посмотреть, нет ли у меня копии… Может, зайдешь попозже?
    — Ладно, не стоит, простите за беспокойство.
    Я повернулась и хотела уйти, но он меня окликнул - наверно, вид у меня был огорченный.
    — Может, тебя что-то конкретное интересует… если что-то определенное – я мог бы, наверно, подсказать.
    Я вернулась к столу. Если бы я знала, что спросить – но в том и беда, что я понятия не имела, с чего начать.
    — Ничего нет конкретного, просто вообще интересно, что такое буддизм. Ладно, неважно. Подожду до Рождества
    — А откуда у тебя такой интерес? Ты что-то читала, или видела по телевизору? Нечасто меня просят выдать материал раньше срока! — Он улыбнулся.
    — Понимаете, у меня папа буддист… ну, увлекается буддизмом.
    — Правда? Очень интересно. И ты думаешь последовать его примеру?
    — Нет, это не мое.
    — Ты хотела бы лучше понять его, в этом дело?
    — Да.
    — Рад это слышать. Ладно, может, я найду книгу, в которой изложены основы. И если будут какие-то трудности – спрашивай. Я всегда рад помочь.
    — Спасибо, сэр.
    — Но, может, тебе стоит спросить у папы? Попроси, чтобы он тебе объяснил – тогда ты поймешь его точку зрения.
    Я понимала, что это разумно, - но просто не знала, что спрашивать. И все же решила начать разговор.
    Вечером, когда мы пили чай, я сказала:
    — Пап, а почему, если ты буддист, ты должен быть вегетарианцем?
    — Ну, идея в том, что надо уважать все живое – и людей, и животных.
    — Получается, есть мясо — это плохо?
    — Я этого не говорю, просто сейчас для меня это так.
    — А почему тогда пиво не пьешь? Оно же, вроде, не животного происхождения.
    — С пивом дело другое. Это чтобы чуток прояснить сознание.
    — Пап, это как?
    — Ну, от выпивки мутится в голове. А если ты буддист, тебе надо, чтобы сознание было ясным.
    — Для этого и медитация, да?
    — Точно так.
    — А у нас по религиоведению будет буддизм в следующем семестре.
    — Серьезно?
    — Да, после Рождества.
    — Тебе надо сходить со мной в Центр.
    — Да нет, это так, для общего развития. Мы разные религии проходим — индуизм там и прочее. Я пока не хочу становиться буддистом.
    — Боже упаси. Хватит и одного в нашем доме.
    Мама сложила стопкой тарелки и унесла их на кухню.
    — Буддистам нельзя рулетики из бекона.
    — Зато можно вегетарианский бекон.
    — Нет уж, сам это ешь. А католикам чего-то нельзя всего шесть недель в году.
    Первая репетиция была в среду после занятий в кабинете мисс О'Хара. Она и мистер Уилсон, учитель по актерскому мастерству, стояли у рояля, их окружала целая толпа ребят из разных классов. По-настоящему большие роли дали кому-то из старших, вроде Мэгги Хана и Пола Элана. Там было человек двадцать из параллельных классов, но я не знала никого, кроме Ниши - с ней мы пересекались на химии. Мы толком знакомы не были, просто однажды мы проводили опыты, и она оказалась в нашей группе, потому что ее напарник заболел. И я помню, как уверенно и точно она все делала, как держала колбу над огнем горелки – пальцы такие длинные, тонкие. Ниша улыбнулась мне, и я подсела к ней.
    — Привет.
    — Привет.
    — У тебя роль или ты в хоре?
    — Я брат Иосифа.
    — И я тоже.
    — Итак, начнем. — Мисс О'Хара вышла вперед. — Все сядьте, будьте любезны. Итак. Слушаем внимательно. Общие репетиции будут по средам после уроков. Те, у кого большие роли – например, Иосиф, или Фараон, - дополнительно репетируют по вторникам на большой перемене. А братья Иосифа приходят по четвергам в перерыве на обед. — Послышалось тихое ворчание, и она оглядела собрание. — А теперь внимание: если кто репетиции, каждую репетицию, посещать не может или не хочет, тот должен уйти сейчас.
    Опять поднялось шушуканье, но никто не двинулся с места.
    — Хорошо. Только помните: приходим на каждую репетицию, с этого самого дня и до генеральной. Претендентов на роли достаточно, так что решайте. — Она оглядела нас. — До сих пор все ясно? Есть вопросы?
    — Мисс, - в заднем ряду поднялся долговязый парень, - а у меня по четвергам баскетбол на большой перемене. – Это был Кэйр Симпсон. Шарлин, наверное, в обморок упадет, когда узнает, что он играет в спектакле.
    Ему ответил мистер Уилсон:
    — Значит, тебе придется выбирать. Извини, но какой бы мы день ни назначили, кому-то будет неудобно.
    — Еще вопросы? — Мисс О'Хара обвела взглядом всех нас. — Нет? Отлично. Тогда начнем.
    После репетиции мы с Нишей встретились у ворот школы.
    — Здорово было, правда? — спросила она.
    — Ага.
    Мы вместе пропели: «Joseph», - как мисс О'Хара, продирижировали два такта паузы и допели: «He was Jacob's favourite son» . Тут мы обе прыснули со смеху.
    — Ну, мне туда, — сказала Ниша, махнув в сторону улицы, идущей вниз.
    — А мне на Байерс-Роуд.
    Ниша вынула из кармана розовые перчатки и стала их надевать.
    — Хочешь, давай сами порепетируем? Можно у меня как-нибудь.
    — Было бы классно. Или можно у меня. Ты где живешь?
    — Недалеко от Грэйт Вестерн-Роуд. Ладно, мне пора… Ну, завтра в школе увидимся.
    — Ладно. Пока.
    Мы договорились с мамой, что после репетиции я зайду за ней на работу. Когда я заглянула к ней в контору, она уже надевала куртку.
    — Привет, доча. Как репетиция?
    — Классно. Пока учим вокальные партии, а движения потом разучим.
    — Значит, у вас репетиции будут по средам?
    — Да, и по четвергам на большой перемене.
    — Когда придем домой, напомни, чтобы я пометила в календаре.
    У мамы на кухне висит календарь, в котором она все записывает. Разумеется, наш папа вечно обо всем забывает, и когда он говорит, что куда-то идет или задержится на работе, мама отвечает, что знать ничего не знает. «Но я же предупреждал», — возмущается он, а она ему: «В календаре ничего не записано». Будто телеведущие, которые давно работают в паре. Однажды после очередного такого разговора он написал большими красными буквами через весь календарь: «Подышать, поесть, сходить в туалет».
    Когда мы дошли до конца улицы, начался дождь.
    — Черт, а я утром белье повесила сушиться, думала, дождя не будет. Вон папина машина – значит, он уже дома. Может, он все уже снял.
    Но в доме его нигде не было. Мама ринулась на задний двор снимать белье, а я принялась мыть посуду, оставшуюся с утра. Она вернулась, открыла холодильник и принялась доставать еду.
    — Папа тебе ничего не… А, вот и он. Ты где был?
    — Наверху.
    — Наверху?
    — Пап, а у нас была репетиция.
    — Здорово, доча.
    — Ты что, не мог снять белье? На улице дождь!
    — «Иосиф и его разноцветное платье».
    — Я не заметил.
    — А посуду вымыть?
    — Прости, я медитировал.
    — Будь любезен, впредь не медитируй, пока не помоешь посуду, ладно? У Энн Мари теперь еще репетиции раз в неделю, и уроки ей надо делать. Раз пришел первым, мог бы капельку прибраться.
    — Это мюзикл.
    — А у меня и так забот полон рот, я к маме хожу каждый вечер.
    — Мам, телефон.
    — Прости.
    — Легко сказать.
    — Я подойду.
    Звонила Шарлин.
    — Как репетиция прошла?
    — Нормально. Разучили пару песен.
    — Кто там был-то вообще?
    — Да кого только не было. Все из разных классов.
    — А Кэйр Симпсон?
    — Тоже был. А голос у него хороший.
    — Правда?
    — Ну да. И не стесняется громко петь. Большинство ребят соло петь не хотят.
    — А эта девчонка из третьего тоже была?
    — Из третьего там полно было девчонок.
    — Ну, ты знаешь — та, которую он тискал, — Элисон Макени.
    — Какая она? — Голос в трубке стал тише. — Как выглядит, говорю?
    — Да страшная — уродина просто.
    — Розан, это ты?
    — Да, я.
    — Не знаю, была она или нет, — ни с какой девчонкой лично я его не видела. Ладно, мне пора, чай стынет.
    — Ну, давай. А хочешь, приходи к нам?
    — Сегодня никак. Надо роль учить.
    — Тогда завтра увидимся.
    — Ага, пока.
    Я вернулась на кухню: там висели клубы пара - кипела вода для макарон. Папа накрывал на стол.
    — Энн Мари, кто звонил?
    — Шарлин.
    — Ей тоже дали роль в спектакле?
    — Не-а.
    — Бедняжка.
    — По-моему, она не очень переживает.
    Почти весь ужин мы провели молча, и я все думала про Шарлин. Я злилась на нее ужасно. Она мне звонила только потому, что хотела выведать, был ли там этот Кэйр. Мы были лучшими подругами всю начальную школу, если не считать той истории, когда в пятом классе она стала дружить с Сюзан Галахер, а со мной поссорилась. Тогда я рассказала маме, и она все уладила. И сейчас я хотела бы поделиться, но как? Теперь все иначе. Так странно.
    Мама нарушила молчание:
    — Энн Мари, тебе назавтра надо делать уроки?
    — Надо, математику. И еще французский. И читать кое-что по английскому.
    — Тогда марш за стол, если хочешь посмотреть передачу про Мадонну.
    — Про Мадонну? — удивился папа. — А она еще не на пенсии? Ты еще не родилась, когда у нее были хиты.
    — Пап, — сказала я. — Мадонна лучше всех.
    На следующий день я сидела на переменке с Шарлин и Розан и увидела, что в буфет зашла Ниша.
    — Девчонки, пока. Мне надо кое-что спросить у Ниши.
    Я подошла и легонько шлепнула ее по плечу:
    — Привет!
    — А, привет. Прости, я отключилась — только вышла с контрольной по математике.
    — А кто у вас?
    — Харкинс. Она ничего, только немного зануда. Слушай, Энн Мари, как тебе Мадонна?
    — Она просто супер! Обожаю Мадонну.
    — Я тоже. Мне ее ранние вещи больше нравятся.
    — И мне.
    — Смотрела вчера передачу?
    — Ага, просто класс.
    — Я ее записала. Хочешь, вместе пересмотрим, когда придешь ко мне в гости.
    — Давай. Вот здорово. Я хотела записать, но папа уже что-то записывал по другому каналу.
    — Давай, например, в субботу?
    — Годится.
    — Ой, звонок. Побежала. Завтра на химии решим, во сколько.
    — Ладно. Пока.
    Ниша ушла, а я вернулась к Шарлин и Розан. Они так и сидели друг напротив друга – Шарлин, нагнувшись над столом, рассматривала цепочку на ладони Розан. Цепочка у нее была толстая, золотая, и на ней буквы, из которых составлялось ее имя. Звонок уже прозвенел, но они, похоже, и не думали двигаться с места. Я развернулась и пошла на урок.
    В субботу я пришла к Нише. Дома у нее никого не было, и мы посмотрели передачу про Мадонну в гостиной, а потом перебрались в комнату Ниши и порепетировали песни из «Иосифа». Чуть не умерли со смеху. Я раньше думала, что Ниша – страшная тихоня, она такая на людях почти всегда, но когда ты с ней один на один – это просто смех.
    После того, как мы перепели все песни из «Иосифа», Ниша сказала:
    — А может, попробуем что-нибудь из Мадонны?
    — Давай «Into the Groove»? Моя любимая.
    — Хочешь, споем под караоке?
    — У вас есть караоке?
    — В комнате у брата — он так подрабатывает, пока в колледже учится. Его все время приглашают на индийские свадьбы. И в клубы ди-джеем – вот это дело он любит. Камальджит зовет его Сикх Бой Слим .
    — Обожаю караоке, но я пела только на вечеринках.
    — Он нас убьет, если узнает, что мы трогали его технику. Но он домой через сто лет еще вернется.
    В комнате ее брата было полно всяких электрических устройств – тут и там стояли колонки, валялись провода и диски, а на стенах - сплошь плакаты с полуголыми девицами.
    — Закрой глаза. Я ему все время говорю, что он озабоченный. Мама даже сюда не заходит, чтобы прибраться - меня заставляет.
    — А он что, сам не может?
    — Я тебя умоляю, он же мужчина — даже не знает, как выглядит тряпка. Разобраться с какой-нибудь техникой навороченной для звукозаписи – это пожалуйста, но пылесос — это что-то для него запредельное.
    — Точь-в-точь как мой папа.
    Ниша включила караоке, и прогремело вступление.
    — Лучше сделать потише, а то соседи начнут скандалить, и мама с горя полысеет. Ужас – лысая мама-сикх!
    Она нашла песню, протянула мне микрофон, и я едва успела вступить - проговорила «You can dance», старательно изображая американский акцент. Потом мы обе запели, сначала не очень уверенно и не то, чтобы вместе, но потом разошлись, стали горланить вовсю и танцевать по комнате как две Мадонны. Умора чистейшей воды.
    После той субботы, проведенной у Ниши дома, мы стали встречаться на переменках и везде ходить вместе. Иногда – в компании Шарлин и Розан, или с девчонками, которых Ниша знала с начальной школы. С Шарлин и Розан мне всегда было не по себе. Если мы заговаривали о спектакле, то Шарлин волновал только Кэйр Симпсон. И Ниша при них вела себя ужасно тихо — так же, как на уроках. А с ее друзьями я тоже не знала, о чем говорить. Они знакомы уже давно. А некоторые еще видятся в храме, поэтому они говорят либо о тех, кого я не знаю, либо о том, чего я не понимаю. Ниша, конечно, могла бы мне все объяснить, но при них расспрашивать не хотелось.
    Когда мы со всеми прощались и оставались одни, мы обе выдыхали с облегчением. Мы никогда об этом не говорили, но, думаю, обе чувствовали одно и то же. В обеденный перерыв большинство ребят шли в буфет, кто-то - в закусочную на Грэйт Вестерн-Роуд, а мы уходили в парк, садились на скамейку и ели свои припасы. Идея была Нишина. Там было здорово, тихо, никаких тебе толп.
    Осень выдалась очень теплой, но в ноябре порядком похолодало.
    — Надо придумать, куда еще можно пойти. Так на улице мы долго не просидим, — сказала я. — Мои бутеры как ледышки.
    — Послушай, Энн Мари, а давай ходить ко мне? Тут близко. Я всегда ходила, когда училась в начальной школе. Мама до сих пор меня пилит: мол, надо питаться горячим.
    — А она будет не против того, что ты меня притащишь?
    — Да я могу весь класс притащить – она только рада будет, что можно меня по-домашнему покормить. К тому же она все время жалуется, что готовить больше не для кого. Гарприта вечно нет дома, а Камальджит вообще уехала. Не, все будет нормально.
    И, правда, у Ниши меня приняли тепло. Впрочем, «тепло» - не то слово: у них дома жарко, как в печке. С меня ручьями лился пот, а ее мама все спрашивала как я, не мерзну ли.
    — У нас так всегда, — сказала Ниша. — Слыхала о глобальном потеплении? Оно у нас и началось. Наша мама потребляет до половины мировых запасов топлива за одно только утро.
    И еда была отличная. Острая, но вовсе не такая, как в индийских ресторанах. Всегда прямо с плиты или из духовки. Так бывало здорово выбраться из школы в дождливый день, прийти к Нише, сесть вместе с ней на кухне за стол; ее мама кормила нас обедом, а из магнитофона или радио доносилась индийская музыка. Вот так же мы с Шарлин когда-то в детстве ходили обедать к моей бабушке – было так уютно, только на календарях у нее не храмы сикхов, а виды Донегала .
    — Ниша, а маме твоей не трудно столько готовить?
    — Не парься, это ей в радость. Ей лишь бы накормить кого-нибудь.
    — Да, но столько готовить… Когда ты говорила про обед, я думала, ну, тарелка супа и чашечка чая.
    — Тебе еда не нравится?
    — Шутишь? Такая вкуснятина! Просто у мамы твоей из-за нас столько хлопот.
    — Энн Мари, честное слово, ей это в радость. А если бы я приходила одна, она бы готовила ничуть не меньше, да еще в меня пыталась бы все запихнуть. Так что ты меня даже спасаешь.
    — Ну, ладно.
    Мы завернули за угол и направились к школьным воротам.
    — Энн Мари, а что ты делаешь в пятницу?
    В ту пятницу мы не учились - был семинар у преподавателей.
    — Да вроде ничего. Мама с папой работают. А ты?
    — Ничего. Потому и спросила. Гарприт будет в колледже – не хочешь прийти ко мне попеть под караоке?
    — Класс, конечно хочу.
    В гостиной у Ниши было полно семейных фотографий: свадьбы, дни рождения, выпускной ее сестры.
    — Мама даже в магазин без фотика не ходит, — сказала Ниша.
    — А у нас папа фотограф-любитель.
    Тут я умолкла - было неловко ужасно. Об отце Ниша никогда не говорила. Посередине полки стояла большая фотография в рамке: мама Ниши — наверно, лет на пять моложе, — бородатый мужчина в тюрбане, какая-то девушка, худощавый мальчик и маленькая девочка. Приглядевшись, я поняла, что это Ниша: те же большие карие глаза, то же выражение лица - будто она еле держится, чтобы не прыснуть со смеху. Ниша взяла фотографию и передала мне.
    — Это всего недели за две до его смерти. Сердце было больное.
    Я не знала, что сказать.
    — Мне очень жаль.
    — Ладно, ничего. То есть, чего, конечно, но я уже пережила.
    — Я даже не могу себе представить, что папы моего вдруг не станет. В прошлом году у нас умер дедушка, я ужасно переживала, но он был старенький, папин отец.
    — Твои родители наверняка моложе моих.
    — Маме тридцать три, а папе тридцать семь недавно исполнилось.
    — Моему папе было пятьдесят пять, когда он умер. А когда я родилась, ему было сорок восемь, а маме сорок три – представляешь?
    Она поставила фотографию на место.
    — Ладно, айда петь караоке.
    В комнате Гарприта, с которым я даже не была знакома, мне было как-то не по себе. Бардак был страшный, на кровати в одной куче валялись одежда и компакт-диски, по углам разбросано какое-то барахло. Одну стену полностью занимали полки, уставленные пластинками.
    — Я думала, пластинки слушает только мой папа — у него куча альбомов любимых его панк-рокеров.
    — Только Гарприту не говори – он тут же к вам прибежит и будет канючить пластинки.
    — Зачем?
    — Он любит микшировать музыку – берет отрывки из разных записей, соединят их. Говорю же, он мнит себя Фэт Бой Слимом.
    — Но у папы только панк-рок - я думала, ему танцевальное нужно.
    — Гарприт из всего понадергает кусочки – у него там и народная музыка, и песни из индийского кино, и бхангра , поп, хип-хоп — все как-то соединяет.
    — И что, слушать можно?
    — Не знаю – не слышала ни разу, мама с ним ходить не разрешает. Но кому-то нравится. Он жаждет славы. Сидит в этой комнате почти безвылазно. Караоке ему нужно только для того, чтобы заработать на технику. А вот его микшерный пульт.
    На столе под окном стояла большая черная коробка с кучей кнопок и переключателей; в нее были воткнуты провода, которые валялись по всей комнате.
    — Но теперь, кажется, он все делает на компьютере… Ой-ей.
    Ниша замерла. Где-то внизу хлопнула дверь, и не успели мы шевельнуться, как вошел Гарприт — тощий, высокий парень в бандане и в армейских штанах с кучей карманов.
    — Какого черта? - Он глядел на нас с Нишей. Повисла тишина. Спустя миг, Ниша ответила:
    — Мы не трогали ничего — я только показала Энн Мари твои примочки.
    Гарприт мне кивнул, прошел мимо и встал почти вплотную к Нише. Он был явно зол, но говорил очень тихо:
    — Сколько раз тебе велели сюда не заходить?
    — Да говорю же: извини.
    Я попятилась к двери. Мне тоже как-то надо было извиниться, но вмешиваться было неловко. Тут он еще понизил голос и заговорил на непонятном языке, я только изредка различала английские слова – и Ниша отвечала ему так же. Я постояла в коридоре; потом Ниша вышла и закрыла дверь. Она ни слова не сказала, только скорчила рожу – свела глаза и показала мне язык. Пока мы шли, я как-то крепилась, но в комнате Ниши мы обе рухнули на кровать и прыснули со смеху.
    — Надо же – в это время его дома вообще не бывает. Вот невезуха.
    — Он сильно разозлился? А что он тебе сказал? Вы всегда между собой говорите на пенджаби?
    — Нет, на самом деле. Когда папа был жив – говорили. Он хотел, чтобы мы знали родной язык. Но мы с Камальджит общаемся как-то больше на английском. Даже мама почти не говорит с нами на пенджаби. Но Гарприт любит словечки разные вставлять, особенно когда ди-джействует. Он считает, что это его выделяет.
    Ниша посмотрела в окно.
    — Дождь. Льет как из ведра. На улицу как-то не тянет.
    — Ага.
    — Давай видик посмотрим?
    Остальные два дня выходных мы с Нишей все время виделись – сначала я пришла к ней в гости, потом она ко мне. Мы даже вдвоем навестили бабушку. Было здорово. Я даже не заметила, что Шарлин не звонит. И отвлеклась от того, что происходило между мамой и папой.