ПАПА-БУДДА - ДЖИММИ

ДЖИММИ

    К тому времени, как я добрался, уже стемнело, и я замучился петлять по этим узеньким извилистым дорогам. Я припарковал фургон и направился к дому. Здание огромное – раньше тут, вроде, была гостиница – еще до того, как сюда перебрались ламы. Захожу, а в холле - высокий тощий парень, одетый во все голубое и бритый наголо. Не из тибетских, но страшно важничает.
    — Простите, — говорит, — снимите обувь, если вас не затруднит.
    — Нет проблем, — говорю. Оборачиваюсь и вижу: вот я дал маху! У входа рядочком стоят ботинки и туфли, а сверху выведено крупными буквами: «Пожалуйста, при входе снимайте уличную обувь. У нас можно ходить только в тапочках».
    Тапочек, разумеется, я не взял. Придется остаться в носках, а на правом у меня здоровая дырка, из которой торчит большой палец. Даже к лучшему, что Лиз нету, — она сгорела бы со стыда. А парень все стоит и ждет, когда я сниму ботинки.
    — Надеюсь, — говорю, — у вас тут есть освежитель воздуха.
    А он ничего, лицо каменное.
    — Меня зовут Вишанаданашонта.
    (Или что-то в этом роде — неловко было просить, чтобы он повторил.)
    Я говорю:
    — Джимми Маккенна, — и протягиваю руку. Но он только кланяется.
    — Теперь все, кажется, собрались. Мы садимся ужинать.
    — Вот и славно. Я бы сейчас навернул мясца с картошечкой!
    Я пошутил — знал ведь, что вся еда вегетарианская, - но он так посмотрел на меня, будто я совсем тупой.
    — Да я шучу, ринпоче.
    — Я не ринпоче, - говорит, - на самом деле, я послушник. Обеты еще не принес.
    — Вроде как в школе?
    — Можно и так сказать.
    Он открыл дверь. Комната большая, в дальнем конце горит камин, на полу груда подушек, а посередине три деревянных стола, за которыми сидят человек тридцать. Свечки горят, трещат поленья в камине, все так вроде уютно, но мне как-то не по себе.
    — Вот свободный стул, — говорит Вишана-как-бишь-его-там.
    Я сажусь рядом с каким-то бритоголовым коротышкой — в ухе колец двадцать пять, не меньше. Вишана ставит передо мной миску с супом, мой сосед передает тарелку с ломтями хлеба. Принимаюсь за суп. Надо же, вкусно - ядреный, наваристый, и куча разных овощей.
    — Приятель, — говорю коротышке, - передай-ка масло.
    А он:
    — Это соевый маргарин. Тут все почти веганы .
    — Ах, ну да, — говорю. — С инопланетянами веселее, верно?
    Молчит. Пробую снова.
    — Честно, не знал, что на Веге буддисты. Я-то думал, там все больше мормоны.
    Коротышка кивнул и налег на суп, а старик напротив так посмотрел на меня, будто я сам с луны свалился. Чувствую, начинаю малость нервничать. Я на этот семинар так надеялся, но что-то пока дело туго. Смотрю, на том конце стола садятся две женщины — одна из них улыбается мне и, не уверен, может, померещилось, но вроде даже подмигивает.
    В общем, тут снова подходит Вишана и спрашивает, хочет ли кто-нибудь еще супа. Я говорю:
    — Спасибо, но, пожалуй, оставлю место для второго.
    А он:
    — На второе будут фрукты.
    Меня выручает та женщина.
    — Съешьте еще супа, — предлагает она. Судя по говору, дамочка не из простых, но вряд ли англичанка - может, из Эдинбурга, из тех краев. — Вы только приехали, да? Наверно, проголодались.
    — Ага, — говорю, и Вишана наливает мне еще половник.
    — Спасибо, отменный суп.
    — Спасибо, — говорит, — это я готовил.
    После ужина мы разобрали чашки с чаем и сели у огня, а Вишана стал рассказывать, как будет проходить семинар. Медитация три раза в день и занятия по утрам, а днем ты свободен. Каждому, кроме того, полагается отдежурить: кто-то готовит еду, кто-то моет посуду и так далее. Я лично завтра к обеду крошу овощи. И все как в лагере у бойскаутов: пить нельзя, курить нельзя, мальчики в одном корпусе, девочки в другом. Я догадывался, что на семинаре у буддистов вряд ли разгуляешься, но тут есть муж и жена, законный брак и все такое — и даже они не спят в одной комнате. По-моему, это как-то чересчур.
    — Еще вопросы? — говорит Вишана. Все молчат. Он улыбается. — Главное, о чем мы вас просим: сосредоточенность. Проживите осознанно эти два дня.
    Пожалуй, это несложно. Тем более – каких-то два дня.
    В девять вечера была первая медитация. Комната для медитаций располагалась в пристройке. Огромные окна, а на полу, как и у нас в Центре, одеяла и подушки. В дальнем углу комнаты - статуя: Будда в позе лотоса, глаза закрыты.
    Мы по очереди сняли обувь в прихожей, зашли в комнату и заняли свои места. Мне казалось, я уже малость научился сидеть, скрестив ноги, но в Центре нас так держали не больше двадцати минут кряду. И не знаю, в чем уж тут дело: то ли я вымотался за день, то ли устал с дороги, то ли что еще, но спокойно сидеть я не мог. Вишана велел нам сосредоточиться на вдохах и выдохах, но я все ерзал на месте. И мне казалось, что все это слышат, потому что было жутко тихо — только один парень где-то справа от меня так сопел, будто был подключен к аппарату искусственного дыхания.
    И голова моя, голова. Осознаю все и сразу — но не так, как просил Вишана. Мыслей в ней битком, и они носятся, как болиды на гоночной трассе, — жжж, жжж, одна за другой. И одна, самая настырная, возникает снова и снова: какого черта ты тут делаешь? Я не мог забыть глаза Лиз – как она смотрела на меня сегодня утром, когда я уходил.
    — Ну, значит, до воскресенья.
    — Ты все-таки едешь?
    — Я ведь говорил…
    — Да, помню. Ладно, желаю хорошо провести время.
    Я подошел к ней, чтобы чмокнуть на прощание, но она отвернулась — и вот об этом я вспоминал все время, вместо того, чтобы думать о вдохах и выдохах. Вот она стоит на кухне ко мне спиной, мажет масло на хлеб, и этот изгиб шеи — такое в нем напряжение, словно затаилось что-то. Если б она устроила скандал, запустила в меня этим бутербродом, было бы куда лучше — дело-то житейское: поскандалим да успокоимся. Но так, чтобы все молча — это просто невыносимо.
    И тут вдруг медитация закончилась. Мы вернулись в большую комнату. Я думал, мы сядем у огня, познакомимся друг с другом получше, но Вишана всего-навсего объявил нам, что пора идти спать.
    — Завтра подъем рано, медитация в шесть утра в комнате для молитв. Спокойной ночи.
    Коротышка с серьгами в ушах оказался моим соседом по комнате. И с ним еще другой, высокий, тощий тип с длинными седыми волосами, стянутыми в хвост. Наверно, бывший хиппи. На полу лежали три матраса - я бросил свой спальник и рюкзак на тот, что под окном.
    — Джимми Маккенна, — говорю, и протягиваю руку. Высокий пожимает ее.
    — А я Джед. Приятно познакомиться. — По говору, похоже, американец.
    — Гари, — ответил молодой, отвернулся и стал вынимать вещи из рюкзака.
    — Стало быть, вы сюда раньше приезжали?
    — Несколько раз, — ответил Джед. — Но я и на других семинарах бываю, не только у буддистов. Думаю, все надо попробовать.
    — Верно, и то дело: человек не обязан болеть всего за одну команду. А ты, приятель?
    Гари водружал статуэтку Будды на полочку над матрасом. Он ответил, не оборачиваясь.
    — Я уже третий год приезжаю.
    — Да теперь ты, должно быть, корифей медитации. Боже, до чего мне это дело сегодня туго давалось: мысли так и скакали, так и прыгали.
    — Бывает, — сказал Джед. — Лучше просто принять это.
    — Похоже на то. Мне поначалу медитация вообще не давалась, я даже думал, что ничего не выйдет. И понимаешь, на тебе — только вроде стало получаться…
    Джед рассмеялся:
    — Ну все, старик, это конец света.
    Я вынул из рюкзака недопитую бутылку «Бэллз» .
    — Хочешь глотнуть?
    Джед поднял ладонь.
    — Ого, это же отрава. Теперь ясно, почему тебе так трудно сосредоточиться.
    — Да перед медитацией я и не пил. Это так, перед сном.
    — Дело твое, но ты без этого не можешь успокоиться. Почти зависимость.
    — Послушай, приятель, я ведь не пьяница какой-нибудь. Просто люблю пропустить рюмочку, понимаешь?
    Джед поднял обе руки.
    — Пожалуйста, дело твое. Я только хотел сказать, что в мыслях от этого яснее не будет. А мы сюда для того и приехали, верно?
    Я забрался в спальный мешок и пару раз приложился к бутылке. Обжигающее виски полилось по горлу. Стало теплее, и усталость придавила меня. Зачем я сюда приехал? Черт разберет.
    Утром, когда я проснулся, в голове была та же муть. Без четверти шесть меня разбудил колокольчик — он трезвонил, казалось, над самым ухом. Сперва я решил, что это какая-нибудь учебная пожарная тревога, а потом вспомнил: как же медитация. А шли бы они. Я повернулся на другой бок и снова уснул. И вдруг — открываю глаза, вижу Джеда, и солнечный свет льется в окно.
    — Господи, который час?
    — Без четверти девять. Через пятнадцать минут занятие. Я вот подумал, ты, может, хотел бы придти.
    — Спасибо, старик.
    Я выбрался из спальника, напялил одежду, побрызгал на лицо холодной водой и спустился вниз — как раз успел до начала занятий перехватить тарелку кукурузных хлопьев и чашку чая. Все уже были в большой комнате: кто сидел на стульях, расставленных полукругом, кто на полу, скрестив ноги. Напротив нас в позе лотоса сидел Вишана. За спиной у него стояла большая ваза с лилиями.
    Я схватил подстилку и уселся позади всех. Изо рта несло, как из птичьей клетки: не то чтобы вчера я хлебнул лишку, просто мне утром, чтобы очухаться, нужно выпить чашки три чая, а я тут я выпил только одну. И зубы не успел почистить, а в них застряли кусочки хлопьев - я все пытался вытолкнуть их языком. Задница совсем затекла, и я почти полностью отключился и стал глядеть в окно – а там деревья качались на ветру. Деревья - они просто чудесные, и листья — золотые, желтые, багряные. До чего люблю осень, люблю эти цвета. Я даже хотел выкрасить в эти тона одну из комнат в нашем доме — по-моему, в спальне было бы в самый раз. Но Лиз идея не понравилась. Вот такая она, судьба маляра: красишь стены в домах у разных людей, но никто не позволяет тебе выбрать цвета. Да мне и начхать в общем-то - работа такая. И все равно это удовольствие - видеть, как грязная стена постепенно становится чистой и аккуратной. Просто следить за кистью, водить ею по стене, оставляя одну за другой полосы краски, — это уже радость. Я двадцать лет крашу стены, но по-прежнему считаю, что это здорово.
    Вдруг понимаю, что в комнате тихо: Вишана молчит, и все смотрят на меня.
    — Джимми?
    — Простите, ринпоче, я задумался. Что вы сказали?
    — Я спросил, как вы медитировали вчера и сегодня, как успехи?
    — Говоря по правде, пока трудновато.
    — Почему?
    — Мысли так и скачут. Не могу сосредоточиться. А я уж было решил, что у меня стало получаться…
    — Такое бывает. Просто нужно высидеть. Я заметил вчера, что вам было не совсем удобно. Садиться на пол вовсе не обязательно. Возьмите стул, может, будет легче.
    — Я думал, так правильнее. В Центре нам велят сидеть на полу, чтобы мы не теряли связь с землей.
    Вишана улыбнулся. Все равно, не нравился мне он чем-то. Может, английский этот его акцент, или что он разоделся, как тибетский, хотя сам не из Тибета, — не знаю, в чем тут дело, но только меня от него уже воротило.
    — Верно, это идеальная поза. Но не забывайте: на востоке привыкают к ней с детства. Там в домах нет стульев.
    — Слыхал об этом.
    — Нельзя рассчитывать, что за короткое время вы научитесь сидеть правильно. Иногда лучше на время забыть про позу лотоса. Главное, чтоб было удобно, так легче сосредоточиться.
    — Ладно, я попробую.
    — И я тоже, если можно.
    Это сказала та женщина, которая обратилась ко мне вчера за ужином. Когда мы медитировали, она сидела по-восточному.
    — Если так долго сидеть, у меня начинает болеть спина. Может, я слишком зациклилась на том, чтобы сидеть правильно.
    — Вам решать, — говорит Вишана.
    Потом, в перерыве на кофе, эта женщина подошла ко мне и села рядом. Высокая, коротко стриженная, с огромными серьгами. Я не мог бы сказать, сколько ей лет — тридцать пять, сорок пять или около того. Одета во все черное, только на плечах цветастый платок.
    — Я Барбара, — говорит.
    — Джимми Маккенна.
    — Из Глазго?
    — Точно так, я и мой говор.
    — Я жила в Глазго три года. Мне город очень понравился. Прекрасная архитектура.
    — А где сейчас живешь?
    — В Эдинбурге. Я там родилась и выросла.
    — Эдинбург тоже ничего. Энн Мари нравится ваш замок, а когда она была маленькая, мы ездили в Музей детства. Теперь-то она уже подросла.
    — Энн Мари твоя дочь?
    — Ну да.
    — А сколько ей лет?
    — Двенадцать. В этом году пошла в среднюю школу. А выглядит она даже старше. Высокая слишком для своих лет. А у тебя дети есть?
    — Нет. — Берет чашку. — Пойду отнесу. Похоже, сейчас начнут. Потом еще побеседуем.
    — Ладно.
    На следующем занятии Вишана рассказывал про реинкарнацию. Вот чего я никак не мог толком усвоить. По-моему, раз уж ты помер, так помер. Мне казалось, что сказки про ад и рай и воскресение из мертвых, на которых я вырос, — это чушь та еще, но по сравнению с реинкарнацией там полно здравого смысла. То есть, по крайней мере, ты — это ты, сначала живешь тут на земле, потом где-то еще. Все просто. Но если твоя душа все время переселяется, почему же ты не помнишь, кем был в прошлой жизни? Или ты каждый раз другой человек?
    Почему-то раньше, когда я приходил к ламам, меня это не волновало. Я знал, что они во все это верят, но ни о чем не расспрашивал. Приходил себе, медитировал, пил чай и шел домой — и мне этого хватало. Мне с ними было уютно - они такие чудные, и от их взгляда делается хорошо на душе. Но этот парень, Вишана… Он, конечно, не виноват, только с ним все не так. В общем, сидел я, смотрел на деревья в окне, в животе у меня урчало, и я все думал, скорее бы обед.
    Опять нам дали суп — тот самый, что не доели вчера за ужином, только едва разогретый. Терпеть не могу, когда суп чуть теплый, но остальным было все равно: одни молча уплетали свою порцию, другие обсуждали реинкарнацию.
    — Как ты думаешь, Элис, кем ты была в прошлой жизни? — говорит одна полная дама, крашеная брюнетка с растрепанными, как у ведьмы, волосами.
    — Клеопатрой, — отвечает ее приятельница, убирая свои пряди, чтобы в суп не попали. Странно, почему-то у всех тут волосы либо длинные и непослушные, либо стрижены почти под ноль.
    — Ну-ну, — говорит брюнетка. — Все считают, что были Клеопатрами. Никто не хочет быть как все.
    — Могу я помечтать? Ну, а ты как? — спросила Клеопатра, кивая в мою сторону. — Что делал в прошлой жизни?
    — А черт его знает. Если честно, я вообще не понимаю, что это за зверь такой, реинкарнация.
    Тут они расхохотались.
    — Чего захотел, — говорит Элис. — Если б ты все понимал, тебе бы тут нечего было делать!
    Я не мог понять, надо мной они смеются или нет, но тут меня выручил Джед. Он сказал медленно и серьезно:
    — Дело вовсе не в том, откуда мы пришли. Дело в том, куда мы идем.
    Гари оживился.
    — Верно. Неважно, кем ты был в прошлой жизни, — главное, кем станешь в следующей.
    — А я-то думала, надо жить настоящим, — сказала Барбара.
    Приятельница Элис перестала есть и подняла ложку, как бы всех благословляя.
    — Воистину, настоящее включает в себя и прошлое, и будущее. Нужно связать их воедино.
    — Аминь, о мудрейшая, — сказала Элис. — Неужто на тебя просветление снизошло? Поздравляю, Ширли.
    — Зови меня Клеопатрой, — ответила та и снова принялась за суп.
    До дежурства оставался еще целый час, и, чтобы как-то убить время, я решил прогуляться. Кругом было жутко тихо и красиво: холмы, невозделанные поля, на которых пасутся овцы, деревья в осенней листве. Не часто мне доводится так вот гулять. Иногда выпадает работа за городом, но то другое дело: ведешь машину, следишь за дорогой, да еще ребята галдят, музыка на полную катушку - тут не до пейзажа.
    После того разговора за обедом мне полегчало. Элис и ее подруга меня рассмешили. И они, похоже, не понимают что к чему. Может, не такой уж я тупица. Вообще, меня это всегда волновало, я бы даже сказал «возбуждало», если бы слово не намекало на интим; здорово слушать, как люди обсуждают разные идеи, интересуются тем, что непонятно. На работе ребята засмеяли бы меня с потрохами, если б я только заикнулся о чем-то серьезном. С Джоном говоришь про футбол, с Лиз - про Энн Мари, домашние дела и все такое. А о том, что в это не умещается, поговорить и не с кем.
    Все, попадись мне еще хоть одна чертова морковка - не знаю, что с ней сделаю. Видеть эту морковь больше не могу. А в углу кухни, в корзине, ее целая гора — да меня самого в этой корзине вынесут вперед ногами. Не то чтоб меня ломало нарезать пару-тройку овощей, дело не в этом. Просто разве нельзя было поручить людям то, с чем они лучше справятся? Вот, скажем, тощая девчонка (и у этой по сто колец в каждом ухе) таскает поленья для камина. Я предложил ей: давай, помогу, - а она так на меня посмотрела, будто я под юбку ей полез. Но поленья тяжелые, так что ей приходится таскать по одному, а я бы управился махом, в пять минут. Мне нравится рубить дрова, и я знаю толк в этом деле: я как-то целое лето работал на лесоповале в одном местечке к северу от Глазго.
    А вот шинковать морковку — это уж точно не мой талант. Господи, да в каждую морковину просто вцепиться надо, чтоб она не скатилась с доски. Только заносишь нож, как она выскальзывает из-под пальцев. Да и кружочки получаются у меня, прямо скажем, не самые ровные. И от ножа толку ноль, тупой как задница. И вот, пожалуйста: через минуту я уже похож на какого-нибудь героя из «Бешеных псов» .
    Барбара обернула мою руку чистым полотенцем, но вскоре на нем проступила кровь.
    — Сильно порезался. Зажми-ка рану, держи крепче. Тут где-то должна быть аптечка.
    Появился Вишана и повел меня в комнатку за кухней, где достал зеленую коробку, битком набитую пластырями и бинтами. Он занялся раной, а я отвернулся - не могу на такое смотреть.
    — Плохо дело. Надави покрепче и держи так пару минут, надо замедлить кровотечение. Потом я все промою и обработаю рану. Держи как следует.
    — Держу.
    — Как это тебя угораздило?
    — Резал морковку. Надеюсь, никто не обнаружит чей-то пальчик у себя в тарелке. Вегетарианцы все-таки.
    — Нам не привыкать, — он слегка улыбнулся. — Похоже, ты не мастер шинковать морковку. Или мясного захотелось?
    — Вообще-то, я лучше бы дров наколол. Почему людям не поручают то, что они делать умеют?
    Вишана медленно размотал полотенце. Кровь еще текла, но уже не так сильно.
    — Так-то лучше. — Он промокнул рану ватой. — Немного будет жечь.
    Не шутил.
    — Значит, Джимми, ты считаешь, что все должны выбирать, где им дежурить?
    — Так бы, может, толку было больше. Вон та девчонка, к примеру, рубит дрова…
    — Думаешь, она должна была резать морковь?
    — Не обязательно резать, она могла бы делать что-то еще, с чем лучше справляется.
    Вишана распечатал пакет и вынул бинт.
    — Скажем, чистить туалеты?
    — Бросьте, я этого не говорил…
    — Ты же предлагаешь: пусть каждый выполняет ту работу, к которой привык. А женщины, как правило, моют туалеты.
    — Я вовсе не хотел унизить женщин. Просто иной раз нужна сила.
    — А иной раз нужно что-то еще.
    Он туго затянул бинт.
    — Джимми, я тебя понимаю, но мы распределяем задания случайным образом. И не справедливости ради. Просто появляется шанс чему-то научиться, когда выполняешь трудную работу, а не ту, с которой легко справиться. — Он улыбнулся. — Подумай над этим. Пока будешь крошить то, что осталось.
    Но, вернувшись на кухню, я обнаружил, что Барбара почти управилась без меня.
    — Спасибо, — говорю. — Что еще надо делать?
    — Да все уже готово, — отвечает она, пересыпая остатки морковки с доски в большую миску. — Отнеси-ка Саймону, пусть варит.
    — Слушаюсь.
    Она нарезала морковку так меленько, аккуратно — не то, что я, тяп-ляп.
    — Как ты здорово все нарезала-то. Да еще таким тупым ножом — как ты это сумела?
    Барбара вытирала тряпочкой доску и стол. Она обернулась.
    — А я наточила. — И она указала на большую электроточилку на дальнем конце стола.
    — Надо же, эту штуку я и не приметил.
    Как можно было ее не увидеть? Но, разумеется, поискать точило мне и в голову не пришло. Вишана, конечно, говорил красиво, но вот в этом все дело, разве нет? Женщина догадается поточить нож, а мужик так и будет строгать тупым, пока сам не порежется.
    Тем вечером в комнате для молитв я просто сидел и слушал дождь. Я устал, и все, что случилось за два дня, так и кипело внутри меня: новые люди, непонятные идеи, Вишана и эта долбанная морковка — я смертельно устал от всего этого. Я решил не садиться по-восточному и устроился поудобнее на стуле, как советовал Вишана; вскоре поймал себя на том, что пальцами барабаню по ноге в ритме дождя. Тогда я положил руки на колени, расслабился и стал слушать. В комнате для молитв крыша была стеклянной, и слышна была каждая капля: одни стучали — «кап-кап», другие — «тук-тук», третьи — «дум-дум» — будто вот-вот пробьют стекло. И почему-то я стал слушать шум дождя, стук капель по крыше — не то чтобы вслушивался, я ничего не делал, просто сидел. Порой дождь принимался лить сильнее, порой поднимался ветер, и капли тихо шуршали по крыше, будто на ней возился какой-то зверек.
    И мне казалось, что дождь живой и все в комнате словно исчезло, я никого не видел, ничего не слышал. Остались только мы двое — я и дождь.
    Холодная. Просто ледяная — моя Лиз. Энн Мари, похоже, не заботило, где я был: на семинаре, на футболе — все едино.
    — Пап, привет.
    — Привет, доча. Скучала?
    — А ты уезжал? То-то я думала, почему тебя не видно. Как успехи? Уже летаешь?
    — Очень смешно. Продолжай в том же духе, и тебя позовут в «Фаст шоу» . А где мама?
    — Ванную чистит.
    Запах хлорки означал только одно: дела плохи. Чудно — когда Лиз выходит из себя, она все заливает хлоркой. Из ванной так и несет. Идешь на запах — а там она, в резиновых перчатках по самые уши, скоблит отверстие в раковине старой зубной щеткой. Когда мы только поженились, я думал, она просто жуткая чистюля. Но потом смекнул, что за хлоркой наступает затишье, а после затишья — буря.
    Скрепя сердце, я приоткрыл дверь и заглянул в ванную.
    — А вот и я.
    Тишина. Только щеткой елозит. Господи, от эмали-то ничего не останется.
    — Хотел чайку заварить. Ты будешь?
    Молчание.
    Слава богу, к вечеру она малость оттаяла. И все-таки странно было вернуться. После того места, где я пробыл два дня, дом вдруг показался мне невозможно тесным, и я смотрел на него другими глазами - стал замечать то, на что прежде и внимания не обращал. К примеру, настенный календарь в кухне: на нем фотографии животных, и на сентябрь — полярный медведь. Ну почему полярный медведь, в сентябре-то? Хотя раньше об этом я и не думал.
    Сели обедать.
    — Вкуснятина, — сказал я, уплетая за обе щеки.
    — Обычные макароны с курицей.
    — Спасибо, что не с овощами.
    — А что, пап, кормили там плохо?
    — Нет, доча, все было съедобно. Но мама у нас куда лучше готовит.
    — A y них есть повар?
    — Нет, мы сами стряпали. Вишана давал всем задания. Мне пришлось крошить морковь — просто горы моркови.
    — А кто там был, пап?
    — Разные люди. Со мной в комнате жили два парня, Гари и Джед. Джед ничего себе. Гари немного замороченный, но тоже ничего.
    — И чем вы занимались целых два дня? Медитировали? — Впервые Лиз о чем-то спросила.
    — Еще морковку шинковали. Ну, ходили на занятия. И прогуляться, подышать свежим воздухом тоже время было. Там, кстати, очень красиво, и тишина кругом. Съезди в следующий раз. Через месяц, кажется, будет еще семинар.
    — Это вряд ли. Довольно и того, что один из нас витает в облаках.
    — Пап, а можно я поеду?
    Я хотел сказать «конечно», но Лиз сверкнула глазами.
    — Доча, посмотрим. Поговорим ближе к делу, ладно? Давай-ка мы с тобой расправимся с посудой, а потом посмотрим видик. Идет?
    Пока мы с Энн Мари мыли посуду, внутри меня все просто кипело. Снова и снова я вспоминал этот тихий голос. Ну почему нельзя дать мне шанс? Неужели надо вести себя так, будто ей виднее? Лиз всегда была для меня авторитетом — это не значит, конечно, что я во всем ее слушаюсь, но из нас двоих она самая разумная. И как-то так повелось — мы столько лет уже вместе, и если речь идет о чем-то важном, я всегда ей доверяю. К примеру, именно ей захотелось купить квартиру. Я был бы не прочь просто снимать - зачем лишний раз морочиться? Но ей хотелось иметь собственный угол. И вот она выяснила, что почем, и отправилась в строительную фирму. И была права. Когда-то мы ютились в однокомнатной клетушке, а теперь у нас отличная просторная четырехкомнатная квартира, и выплаты по ссуде куда меньше тех денег, которые моя сестра отдает за муниципальное жилье, притом не самое шикарное.
    Так повелось уже давно, и она до того привыкла все решать, что теперь думает, будто права абсолютно во всем. Хотя вот в этом она ни черта не смыслит, ей плевать на медитацию, и вообще на всех в этом Центре. Впрочем, согласен, она и не обязана интересоваться, это ее дело — но почему нельзя просто смириться с тем, что меня это волнует? Почему надо вести себя так, будто ей виднее?
    Ради Энн Мари, однако, я старался держать себя в руках. Вечер прошел тихо, посмотрели видик, потом, как обычно, пили чай. Но когда мы с Лиз остались одни, стало ясно, что все трещит по швам. Как-то мне стало не по себе. Не так уж часто я уезжал на выходные — если только на футбол с ребятами, но всякий раз возвращался домой с радостью, мог поделиться чем угодно и, разумеется, ждал, когда мы, наконец, ляжем в постель. А теперь я почему-то долго сидел в ванной: принял душ, потом сто лет чистил зубы, топтался на месте, - словно надеялся, что, пока выйду, она уснет. Но она, конечно же, еще не спала.
    Когда я лег рядом с ней, мороз стал еще крепче. Мне на самом деле особенно и не хотелось, но я решил, что надо сделать над собой усилие. Только прикоснулся к ней – она откатилась на самый край. Тогда я повернулся на другой бок и сказал: «Спокойной ночи». И она мне: «Спокойной ночи».
    На следующей неделе на нас свалилось много работы. Дом оказался большой, и чтобы успеть к сроку, мы вкалывали допоздна. Хозяином дома был один парень, поп-звезда - их группа была пару лет назад страшно популярна. Всем, однако, заправляла его подружка — ему-то было наплевать с высокого дерева, он просто подкидывал деньжат. С другой стороны, почему бы нет - все равно у них добра этого, похоже, куда больше, чем надо.
    Чудная это штука — работа. Все твердят, что мечтают выиграть в лотерею и бросить работу, но мне часто кажется, что я по-настоящему счастлив, когда работаю. Здорово, что можно делать что-то полезное и при этом не особенно напрягать мозги. А тот семинар на выходных — все бы ничего, но мозги совсем спеклись. Такая толпища народу. И эта чертова медитация. Или скорее мои потуги медитировать. Единственное, что меня порадовало, — когда в последний вечер я слушал шум дождя. Просто сидел и слушал.
    Оно и к лучшему, что мы с Лиз на неделе почти не виделись: домой я приходил уставший как собака, успевал только поужинать и развалиться на часок перед телеком, а там уже пора было спать. За это время как раз все успокоилось. Мы обо всем как будто забыли: некогда было скандалить. Вечером в пятницу мы с Полом и его женой договорились пойти куда-нибудь поужинать. В тот день мы закончили красить около двух, и я освободился раньше обычного, так что пришел домой первым. Поставил в вазу на кухне букетик фрезий – купил его по дороге. Это любимые цветы Лиз — ей нравится запах. Заскочил в душ, а потом решил прилечь. На меня вдруг навалилась страшная усталость… А когда я открыл глаза, увидел Энн Мари.
    — Что такое?
    — Уже пять часов, пап. Мама через полчаса будет дома.
    — Пять часов! Я, похоже, проспал полдня.
    — Ты храпел на весь дом. Вы идете в ресторан или нет?
    — Идем, доча. Погоди, дай приду в себя. Терпеть не могу спать днем.
    — Хочешь чаю? Я заварю. Потом я к бабушке, с ночевкой.
    — Спасибо, доча.
    Энн Мари принесла чашку чая, поставила ее на журнальный столик и ушла. Я попивал чай, приходя помаленьку в чувство, когда дверь открылась и в комнату заглянула Лиз.
    — Посмотрите-ка: спящий красавец.
    — Ты чего-то рано.
    — Мистер Андерсон сегодня добрый, отпустил в полпятого, к тому же завтра выходной. А с тобой что стряслось?
    — Да я вообще был никакой. Прилег на десять минут, а проснулся — и дочь говорит, что уже шестой час.
    — Она ушла к бабушке?
    — Ага. Когда надо за ними заехать?
    — Энджи мне звонила на работу. Шован приболел, так что они сегодня никуда не пойдут.
    — Сильно заболел?
    — Нет, наверное. Температура чуть поднялась, может, в садике что подхватил. Ты ведь знаешь Энджи: ребенок раз чихнет — и она уже к врачу.
    — Хочешь, сходим вдвоем?
    — Пожалуй.
    Лиз села на постель спиной ко мне. Подол юбки съехал вверх, обнажив колени. И снова я видел этот изгиб шеи, эту линию плеч сквозь пряди волос. Уже больше недели прошло. Я потянулся к ней, коснулся шеи. И придвинулся ближе.
    — А хочешь, останемся дома. Закажем что-нибудь в китайском ресторане. В холодильнике бутылка вина.
    — Ну…
    — В конце концов, мы до завтра одни…
    Она повернулась ко мне, и я по глазам понял, что можно.
    Потом мы сидели в кровати и пили вино. Я обнимал ее свободной рукой.
    — Так почему ты всю неделю торчал на работе допоздна? Вроде говорил, что надо покрасить всего пару комнат.
    — Говорил, а потом эта девица начала крутить - то ей надо одно, то другое, то так покрасьте, то эдак. А стены в гостиной велела выкрасить в бледно-желтый, чтоб сочетались с ее новыми штанами от Версаче.
    — Шутишь.
    — Вовсе не шучу. Штаны кожаные, в обтяжку — видела бы ты, как пялился на них малыш Бобби — я думал, пора вызывать неотложку.
    — Сколько же у людей денег! Ума только нет.
    — Ну да, а нос везде надо сунуть. С другой стороны, и нам чего-то перепадает. Но канитель-то была по другому поводу.
    — По какому?
    — Выбрали подходящий колер, покрасили, все отлично, начинаем класть второй слой — и тут ее высочество передумали. Ей, видите ли, надоели те штаны, она купила новые, так что извольте перекрасить стены в лиловый цвет.
    — Врешь!
    — Честное слово. Нам так сказал ее парень. Он самолично принес штаны, чтобы мы подобрали цвет, — ей самой было некогда. В субботу у них вечеринка, так что все нужно было закончить. Он говорит: «Женщины, что с них возьмешь». А Бобби ему: «Точно, моя такая же. Купит себе новый топ в "Уот Эврис" и тут же ремонт на кухне затевает».
    — Все ты врешь, Джимми.
    — А ты видела, во что у них превратилась кухня, когда Айрин купила пятнистые лосины? Бобби неделю маялся, пока все пятна нарисовал.
    Она захихикала и ткнула меня в бок.
    — Эй, больно.
    — Прости. Нет, чтоб гостиную — в лиловый цвет…
    — Хочешь сказать, если б я такой же был богач, ты не велела бы красить стены в цвета твоих нарядов?
    — Джимми, если б ты такой же был богач, ты женился бы не на мне, а на ком-нибудь из «Спайс Герлз».
    — Вот славно было бы.
    — Ты о деньгах или о женитьбе?
    — Для меня и ты хороша. Но все равно, «Спайс Герлз» — это вчерашний день. Надо жениться на Бритни Спирс.
    — Уж скорей Бритт Экланд тебе пара. Хотя, вообще, если у меня куча денег, зачем мне дом. Я тогда жила бы на природе, где-нибудь на необитаемом острове. Никакой одежды — носила бы только платья из шелка, типа сари…
    — Ох, ну хватит, хватит. — Я поерзал. — Черт! Вино пролил!.. Чтоб меня!..
    — Как — опять?
    Я до того был рад, что мы с Лиз помирились, что про семинар и думать забыл, - но во вторник, когда пришел в Центр, пришлось о нем вспомнить. В начале занятий ринпоче говорил несколько слов и проводил медитацию, а потом мы усаживались кружком, пили чай и болтали о том, о сем. Можно было спросить о чем угодно, обсудить любые трудности, а если ты не хотел привлекать к себе внимание, то мог поговорить по-тихому.
    В общем, пока мы медитировали, я подумал: до чего тут все иначе, не так, как было на семинаре. Едва я услышал голос ринпоче, как сразу успокоился и сосредоточился на вдохах и выдохах. Это просто. Я здесь как дома. Потом все хотел поговорить с ним об этом, только не при всех. А он будто знал — повернулся ко мне и спросил:
    — Джимми, как прошел семинар?
    — Со скрипом, ринпоче, — ответил я. — Многовато морковки.
    Все рассмеялись.
    — Значит, ты выбрал оранжевый путь к просветлению — тебя ждет светлое будущее.
    — Похоже на то.
    Он ничего больше не сказал, просто посмотрел на меня и улыбнулся. Все ждали, что я отвечу. Я поглядел на них и снова обратился к ринпоче:
    — Я про медитацию. Мало что получалось. Я вот хотел узнать…
    Он все смотрел на меня.
    — Я вот думаю, почему здесь я могу медитировать — не хочу сказать, что совсем без труда, но хотя бы чувствую, что дело движется, — а там все без толку. Я всю дорогу ерзал на месте, не мог успокоиться, мысли так и скакали. В конце концов, просто стал слушать, как дождь стучит по крыше.
    — Скажи, Джимми, что ты делал, когда слушал шум дождя?
    — Говорю вам, ринпоче, ничего не делал, просто сидел, слушал, как по крыше стучат капли, — в голове было совсем пусто.
    — Чудесно!
    — Но я думал, надо следить за вдохами там и выдохами, осознавать дыхание.
    — Джимми, может, ты вместо этого осознавал стук капель.
    Он потянулся ко мне и слегка коснулся руки — всего на мгновение. Но у меня к горлу вдруг подкатил ком - я боялся, что разревусь. А он смотрел на меня и улыбался так тихо, волшебно, словно во всем мире только мы вдвоем остались.
    По дороге домой я разглядывал капли дождя. Странно, тут через день льет дождь, не мудрено привыкнуть, но мне теперь казалось, что я раньше этих капель и не видел. Но где ж мне было увидеть. Разве станешь слоняться по городу, разглядывать капли — народ решит, что ты в уме повредился. Но вот теперь я стою у живой изгороди и разглядываю капельку на листе. Вижу на нем прожилки — маленькие такие прожилочки. Откуда они взялись? Понятия не имею. Не знаток я по части листьев и растений — просто не волновало меня все это. Но ринпоче был прав: это и впрямь чудесно.
    Когда я вернулся, Лиз смотрела телевизор — какую-то передачу про дизайн помещений. Я чмокнул ее в макушку и обогнул диван, проходя в кухню.
    — Будешь чай?
    — Только что пила. Тебе звонили - какая-то Барбара, с семинара.
    Она повернулась и посмотрела мне в глаза.
    — А что хотела?
    — Не сказала — она номер оставила, просила перезвонить. Судя по номеру, в Эдинбург.
    — Ладно.
    — Не знала, что ты кому-то давал свой телефон.
    — Я не давал. Может, она по справочнику нашла. Или узнала у секретаря на семинаре.
    Я вышел в прихожую и набрал номер.
    — Это Барбара?
    — Да. Джимми?
    — Точно так.
    — Как твоя рука?
    — Порядок — все оказалось не так страшно.
    — Прости, что побеспокоила. Я просто хотела узнать: вы работаете в Эдинбурге?
    — Мы? Работаем?
    — Да. Вы, кажется, делаете ремонт?
    — А, вот ты о чем. Нет, мы в основном работаем здесь, заказов больше чем достаточно. Пару раз ездили в Стерлинг, но чтоб в Эдинбург – такого не помню.
    — Я ищу мастера: у меня в квартире давно пора сделать ремонт. Я все откладывала, потому что работаю в основном дома, а тут надо впускать к себе каких-то чужих людей… В общем, было бы здорово, если б ты взялся за эту работу. Разумеется, я заплачу побольше, чтобы возместить расходы на дорогу.
    — Пока даже не знаю, что ответить. А когда планируешь начать?
    — Сами решайте, как вам удобнее. В любое время в течение ближайших двух-трех месяцев. Было бы здорово, если бы вы успели что-то сделать к Рождеству, но спешки никакой нет. Вы сейчас очень заняты?
    — Есть пара заказов на эту неделю, и потом будет еще одна денежная работенка.
    — Ты не мог бы подъехать, скажем, в конце недели? Осмотреть все на месте, оценить стоимость работ. Разумеется, я возмещу расходы.
    — Ладно. Думаю, в пятницу мы освободимся до полудня… наверное, смог бы приехать в пятницу в середине дня.
    — Отлично.
    Я не очень хорошо знаю Эдинбург, но без труда нашел ее дом в переулке неподалеку от Мэдоуз. С виду обычный многоквартирный дом, каких полно и в Глазго. В подъезде темно, входная дверь выкрашена в мутно-зеленый цвет. На двери табличка с тартанами, на которой написано: «Твиди», ниже — лист картона, на нем напечатано: «Б. Меллис». Звонок старинный, с веревочкой, и звук у него приятный. Я слышал, как Барбара шла к двери: ступала она тяжело, хотя весит вроде немного, и при каждом ее шаге что-то позвякивало.
    Она открыла дверь - на ней были малиновые лосины, длинный мешковатый свитер и на руках много тонких металлических браслетов.
    — Привет, Джимми. Рада тебя видеть.
    Я переступил через порог, и она поцеловала меня в щеку.
    — Проходи, соображу нам по чашечке кофе.
    Она провела меня в гостиную — просторную комнату с красивым карнизом под потолком. Диван с бархатным покрывалом и пара больших круглых подушек — вот и вся обстановка. И еще в нише - внушительных размеров статуя Будды, окруженная свечками.
    — Боже мой, зачем тебе семинары - ты сама тут можешь устроить собственный центр.
    — Пожалуй. Славный, правда? Приятель из Индии привез для себя, а потом оказалось, что его некуда ставить. А меня он как-то успокаивает.
    — Понятно.
    — Ты не голоден?
    — Я перекусил, прежде чем выехать. Но чаю охотно выпил бы, чашечки эдак две.
    — У меня есть только «Эрл Грей» и травяной.
    — Нету карамельного? Или «Шотландского»?
    — Увы.
    — Ладно, тогда «Эрл Грей». С молоком, без сахара.
    Когда она вышла, я осмотрел стены. Покрашены в основном на совесть, хотя цвета тусклые, мрачные, а карниз грязно-бежевый. Если нужно все просто немного подновить, в гостиной хватит и двух слоев краски. Но прихожая - просто жуть: стены темно-зеленые, да еще этот красный ковер. Никогда не понимал, почему люди красят прихожие в мрачные цвета, там и так света мало.
    — Мастер задумался?
    Барбара поставила поднос на столик с толстыми ножками, который вытащила из-за спинки дивана. На подносе стояли две чашки и блюдце с печеньем.
    — Что нужно покрасить?
    — Для начала эту комнату, спальню и прихожую. В кухне и ванной недавно сделали ремонт, там все в порядке. Есть еще мой рабочий кабинет, но это не срочно.
    — А кем ты работаешь?
    — Я занимаюсь научными исследованиями. То есть сама ничего не исследую, просто составляю отчеты. Проверяю данные, нахожу статистику и все такое. Ты что-нибудь слышал о гомеопатии?
    — Если честно, нет. Но Лиз что-то покупает в «Бутс» — лекарства от простуды или что-то в этом роде.
    — Вот-вот, их многие покупают.
    — Похоже на то. Насчет покраски — ты уже выбрала цвета?
    — Пока думаю. Здесь, наверное, подойдет что-нибудь нейтральное - главное, чтобы светлое. В спальне, может, голубое с сиреневым оттенком. А прихожую хорошо бы выкрасить в оранжевый: этот цвет меня просто лечит, и мне кажется, он создает уют.
    — Наверно, ты хотела еще ковер поменять.
    Она посмотрела на меня с недоумением, а потом расплылась в улыбке.
    — Да-да. Здесь красный цвет не особенно к месту. Да, пожалуй, я его выкину. Куплю совсем маленький коврик. Тут лакированный паркет — не понимаю, зачем они положили ковровую дорожку.
    — «Они» — это кто?
    — Бывшие хозяева, Твиди — их табличка висит на двери, вдруг для них будут письма. Кстати, и входную дверь тоже надо бы покрасить. В ярко-красный, чтобы все по фэн-шуй. Я поэтому еще не повесила медную табличку — хотела сперва дверь перекрасить.
    — Ты давно тут живешь?
    — Три месяца. Ну что, берешься?
    — Ну, стены подновить - это дело несложное. Пару раз пройтись тут и в спальне, и три раза в прихожей, чтобы закрасить темную краску. Но я должен с братом посоветоваться — мы ведь еще не работали так далеко от дома.
    — Значит, ты работаешь вместе с братом?
    — Точно так. Раньше работали на других, а девять лет назад начали свое дело, и ни разу не пожалели. Заказов хоть отбавляй, и почти все через знакомых. Один парень у нас на ставке, а если много работы, зовем еще кого-нибудь.
    — Выходит, вы преуспеваете.
    — Грех жаловаться. Давай так: на этой неделе я пришлю смету с учетом расходов на дорогу и поговорю с Джоном. Если он будет согласен и если тебя все устроит, мы могли бы начать через понедельник.
    — Отлично. Спасибо, Джимми. Я с удовольствием заплачу, сколько будет нужно. Я просто не могла смириться с тем, что какие-то непонятные люди будут шастать у меня по дому.
    — Извини, Барбара, значит, придется отказаться.
    — То есть как?
    — Если не хочешь, чтобы непонятные люди шастали по дому, не стоит звать меня и братца моего Джона — непонятнее нас вряд ли кто сыщется.
    Странное это место - Эдинбург. Всего час на машине от Глазго, а будто другая страна. Или даже другая планета. То есть там чувствуешь себя иначе — то ли воздух чище, свежее, то ли что еще. И погода иная: дождь льет не так часто. Там холоднее — и при этом больше солнца. Когда я начал там работать, у меня и самочувствие улучшилось. Думал, буду страшно уставать в дороге, но мне это, напротив, даже начало нравиться. Как правило, я был сам по себе — так получилось. Пару дней мы работали вместе с Джоном и Бобби, сделали основное, покрасили потолки и стены, а потом они взялись выполнять срочный заказ в Джорданхилле: у одного парня, которому мы делали ремонт, на чердаке лопнул бак с горячей водой, и весь дом залило так, что мама не горюй.
    Вот и вышло, что к Барбаре стал приезжать только я. Хотя много над чем надо было потрудиться — к примеру, она хотела выкрасить карниз в разные цвета. Мне на самом деле такая работа по душе, хотя Джона она просто с ума свела бы.
    — Ничего, что ты один мотаешься в Эдинбург?
    — Ничего, даже рад сменить обстановку.
    — Но устаешь, наверное, за рулем сидеть-то.
    — Может, стоит уезжать оттуда попозже, тогда дело пойдет быстрее.
    — Не сомневаюсь, что эта Барбара заварит тебе чайку.
    — Мне бы лучше рыбки на ужин.
    — А если правильно разыграть карты, может, еще что-то заварится.
    — Да иди ты, она не в моем вкусе.
    — Она все-таки женщина, верно? Может, помедитируете тет-а-тет.
    — Хватит, говорю тебе.
    Сначала я думал, а что если, и, правда, я малость ей приглянулся. В конце концов, как-то чудно приглашать мастера в Эдинбург из самого Глазго. Но даже когда я остался один, никаких намеков на это дело не было и в помине. По утрам, когда я появлялся, Барбара приносила мне чаю, а потом оставляла работать. Она всегда предлагала мне что-нибудь на ланч, но я все равно выходил подышать свежим воздухом – не люблю торчать весь день в четырех стенах, - и покупал себе рогалик или жареной картошки. Сама она почти все время сидела за компьютером у себя в комнатке. Иногда я слышал, как она говорит по телефону. Иногда она заглядывала ко мне и сообщала, что выйдет ненадолго. Я привык, что она где-то в доме — вроде рядом, но не на виду.
    Как я говорил уже, кое над чем пришлось потрудиться, особенно с карнизом была морока: его понадобилось красить в разные цвета. Я обычно, когда работаю, слушаю музыку, но тут не хотелось шуметь и отвлекать Барбару, так что я просто водил кистью по стенам в полной тишине. В доме было совсем тихо — она верно сказала, от этой статуи Будды и правда веяло спокойствием…
    Барбара вошла в комнату, и я чуть не свалился со стремянки — забыл, что в доме еще кто-то есть.
    — Господи, ну ты меня напугала — даже не знаю, где я витал.
    — Извини. Хочешь чаю? Уже полчетвертого, я готова сделать перерыв.
    — Пожалуй. Спасибо. — Я спустился с лестницы, поднял руки и потянулся. — Спина затекает. Когда увлекаешься, весь перекособочишься и даже не замечаешь. А потом спускаешься на пол, и начинается… Один парень, Микеланджело, расписывал капеллу Сикстинскую и вот так, говорят, повредил позвоночник.
    — Тебе надо заняться йогой.
    — Ага, в трико я буду просто неотразим.
    — Немало мужчин занимаются йогой — между прочим, в шортах. Я серьезно. Для здоровья это очень полезно. Растяжка укрепляет мышцы спины, а если после работы сделать несколько упражнений, ничего болеть не будет. Вот основные позы — смотри.
    Она наклонилась и оперлась руками об пол, выставив задницу - все-таки хорошо, что Бобби не видит.
    — Представляю, что будет, если мы с ребятами на работе займемся йогой. Для них медитация - и то уже малость слишком, а если я еще и йогой займусь, решат, что у меня совсем крыша поехала.
    Я пошел за ней на кухню, она поставила чайник, а я вымыл руки под краном. Кухня была отличная. Сразу видно, что шкафы дорогие, с новомодной полировкой и резными уголками. Я подумал: интересно, как она зарабатывает? Неужто эти исследования так хорошо оплачиваются?
    Мы сели за стол и принялись пить чай.
    — Джимми, похоже, тебе работа в радость.
    — Верно, так и есть. Я, правда, с удовольствием тут карниз крашу. Здорово получается.
    — Да, думаю, будет очень хорошо. Обычно карнизы красят одним цветом, но мне кажется, немного фантазии тут не повредит.
    — Многим приходит в голову такая мысль, но когда говоришь, сколько это стоит и сколько времени займет, все отказываются. Так сильно дороже выходит.
    — А ты как считаешь, сколько тебе времени потребуется?
    — Я один работаю, поэтому чуть больше. Ну, с мулькой мы разделались, остался только сверкач.
    — То есть?
    — Это наши малярские словечки. Мулька — это эмульсионная краска, а сверкач — глянцевая.
    Она рассмеялась.
    — Здорово. А какие у вас еще есть словечки?
    — Не знаю, стоит ли выдавать тебе наши тайны…
    — Пожалуйста, я никому не скажу.
    — Ладно. Если приглашаешь мастера, чтобы оценить объем работ, и он говорит своему приятелю: «Это наша марка», - гони их в три шеи, потому что они хотят нанести всего один слой краски. «Наша марка — одинарка», сечешь?
    — Боже мой! — Она просто покатывалась со смеху, глаза блестели — я такой ее даже не видел.
    — Мы с Джоном потому и начали свое дело. Раньше, давно, работали на одного парня, а он был мухлевщик тот еще. Покрасишь стену один раз, а время уже четыре часа, так он заходит и говорит: «Хватит, ребята, закругляемся». На первый-то взгляд кажется, что все в порядке, но если приглядеться, видно, где не прокрашено — это брак, так быть не должно. Мы пытались спорить, но он-то был главный. Заказов хватало, но по второму разу никто нас не звал - люди-то не слепые, все замечают. И тогда мы с Джоном решили начать свое дело, чтобы выполнять работу как следует.
    — Хорошая история, мне нравится. Значит, у вас есть совесть.
    — Кому охота обманывать людей? А когда все честно — другой разговор, так и работать приятнее. И главное, со временем это приносит прибыль. Когда мы только начинали, мы понятия не имели, что из этого выйдет, а теперь мы уже девять лет сами по себе и работы хоть отбавляй. Почти все заказы идут от знакомых - от людей, у которых мы работали, или от тех, кому нас порекомендовали. И мы неплохо зарабатываем.
    — Очень правильный образ жизни — как раз в духе буддизма.
    — Как это?
    — Многие думают, что буддизм — это всего лишь медитация, но на самом деле это образ жизни. И он подразумевает, что зарабатывать надо честно, не вредя никому и не обманывая людей.
    — Надо же. Выходит, все эти годы я был буддистом. Зря только мучаюсь с медитацией.
    — Может, и так. То есть я не хочу сказать, что не стоит медитировать, но… не знаю, как объяснить. Мы всегда будто стремимся куда-то, хотим добиться чего-то, добиваемся — а это опять не то. А надо просто проживать осознанно каждый день, полностью погружаться в то, что делаешь. Может быть, для тебя такое дело — твоя работа. Когда ты водишь кистью по стенам, ты полностью находишься здесь и сейчас.
    Я сидел, зажав чашку в руке. Чай был уже холодный, но я не хотел ставить чашку на стол, не хотел, чтобы разговор окончился. Барбара смотрела мне в глаза серьезно и при этом словно затаив улыбку — впервые кто-то еще кроме ламы смотрел на меня вот так. На какое-то мгновение, всего на долю секунды, мне показалось, что все вокруг исчезло, остались лишь мы вдвоем — только мы, держим чашки в руках и глядим друг на друга. Я хотел, чтобы мы говорили еще, хотел спросить у нее что-нибудь, но не мог почему-то вымолвить ни слова. Так и сидел. А потом встал.
    — Ну, пора, пойду помедитирую.
    Барбара улыбнулась.
    — И я тоже. — Она взяла чашки и отнесла их в раковину.
    Я остановился у двери.
    — Барбара, помнишь, ты спрашивала, когда мы закончим ремонт?
    Она обернулась.
    — Да. Можешь сказать хотя бы примерно? Это, в общем-то, неважно, просто если ты будешь работать в выходные, мне придется поменять кое-какие планы.
    — Я хотел предложить, если ты не против: я мог бы задерживаться подольше, работать до самого вечера - и тогда управлюсь быстрее.
    — Замечательно. Но тебя это устроит? Получится длинный рабочий день.
    — Я и так, если в пять выезжаю, попадаю в час пик. Все равно сижу в пробке и время теряю.
    — Ну что же, и правда, почему бы тебе не задерживаться — но при одном условии.
    — При каком?
    — Я буду кормить тебя ужином, ведь нельзя работать допоздна с пустым желудком.
    — Согласен.
    В следующие несколько дней так и повелось. Я стал даже втягиваться в распорядок: утром приезжал в Эдинбург, в магазинчике у дома Барбары покупал газету и рогалик. Потом она приносила мне чашку чая, и я принимался за дело, работал до самого вечера, с одним только перерывом на ланч. Днем я был сам по себе, но часам к пяти Барбара готовила что-нибудь поесть, макароны или рис с овощами — легкое что-нибудь, в самый раз, чтобы подкрепиться и продолжить работу. У нее в кухне очень уютно. Каждый вечер она зажигала свечи, и мы так сидели за столом, слушали какую-то классическую музыку. О себе она много не рассказывала, ничего личного, говорили только о медитации и о работе. Странно все-таки — ужинать при свечах с женщиной, о которой ничего толком не знаешь… Потом я снова принимался за дело, работал еще пару часов и уезжал домой. Возвращался к девяти, а в полседьмого уже надо было вставать, так что по идее я должен был страшно выматываться, но - ничего подобного. Напротив, я ощущал прилив сил — не то, чтобы мне хотелось скакать, прыгать, вытворять что-нибудь эдакое, - просто я был подтянутый, спокойный, собранный.
    В четверг я докрасил карниз, и дверь и рамы в гостиной. Комната выглядела бесподобно. Мы вдвоем стояли у входа и любовались.
    — Джимми, это чудесно. Я так довольна.
    — Верно, я сам доволен. Жаль, что Джон не видит… надо будет снять на фото.
    — Джимми, могу я кое о чем тебя попросить?
    — О чем?
    — Завтра я хотела бы привести эту комнату в порядок. Помоги мне, пожалуйста, повесить шторы: они бархатные и очень тяжелые.
    — Помогу, это запросто. На завтра осталось не так много дел: деревянные панели в прихожей и второй слой краски на входной двери.
    — Сверкач?
    — Смотри, возьмем тебя в ученицы.
    На следующий день я помог повесить шторы, а потом она расставила по местам разные свои безделушки. Мне так нравилось красить карниз, а теперь, выкрашивая деревянные панели в прихожей, я даже заскучал. Хотя получалось здорово - Барбара выбрала очень удачный оттенок оранжевого. Вообще, у нее хорошее чувство цвета. Иные заказчики выбирают такие цвета, что получается тихий ужас, а она из тех, кто может предложить что-нибудь совсем дикое на первый-то взгляд, но когда все готово, понимаешь, что идея была хорошая.
    Я докрасил входную дверь, и она вышла на площадку посмотреть.
    — Чудесно. Как раз то, что надо. Красный цвет — это к удаче. Теперь чайку?
    — Хорошо бы, только сперва умоюсь.
    Я сидел на кухне напротив нее и думал, что теперь делать. Времени было только полчетвертого, и чай нельзя пить слишком долго, но как-то странно было просто взять и уехать домой. Мне не хотелось уходить. Я знаю, что сказал бы Джон, но дело вовсе не в этом. Ничего такого между нами не было: мне совсем не хотелось замутить с этой женщиной, и с ее стороны не было ни намека. Просто нас что-то связывало. И после всего, что было, мне хотелось, чтобы мы просто сели и вместе пообедали. Я не мог уехать вот так.
    И тут она сказала:
    — Джимми, можно тебя еще кое о чем попросить? Тебя это, может, немного удивит.
    — Пожалуйста, проси.
    — Дело в том, что благодаря тебе, благодаря твоему труду, я чувствую, что это мой дом, мне теперь в нем уютно, особенно в гостиной. И я хотела бы там помедитировать, чтобы энергетика в ней очистилась, чтобы там стало по-настоящему хорошо. Мне бы хотелось, чтобы ты помедитировал вместе со мной, там ведь столько сделано твоими руками. Потом, если у тебя есть время, мы можем вместе поужинать. Надеюсь, я не очень тебя задержу.
    — Барбара, я только рад буду, честное слово.
    И хотя я ни за что не догадался бы, о чем она хотела меня попросить, ничего лучше и придумать было нельзя.
    Мы сели в гостиной лицом к Будде. Она достала сидения из поролона, как в Центре, и маленькие, похожие на детские, цветастые одеяльца, чтобы укрыть ноги. Потом зажгла свечи и какое-то благовоние из трав. Я тогда не знал, что это за трава, но теперь знаю: это шалфей, он был в чести еще у коренных жителей Америки - они верили, что шалфей прогоняет злых духов. И вот, мы сели в чистой, свежевыкрашенной комнате, а за окном опускались сумерки.
    Барбара начала говорить:
    — Я призываю Будду, бодхисатв и все благие силы быть свидетелями нашей благодарности за дары, которые мы получаем от жизни. Я хочу поблагодарить Джимми за его труд, за то, что мой дом стал чистым и уютным. Я благодарю его за усердие, с которым он работал, и за его дружелюбие. Я благодарю жизнь за то, что она свела нас. Пусть под крышей этого дома будет хорошо каждому, кто придет сюда.
    Она остановилась.
    — Джимми, ты хотел бы что-то сказать?
    Я ничего не мог придумать и ответил:
    — Нет.
    Она позвонила в колокольчик, и мы закрыли глаза. Я сосредоточился на вдохах и выдохах, считая про себя, как учил лама. И на этот раз медитировать было очень легко, все было так естественно. Казалось, прошло совсем немного времени, и колокольчик прозвонил снова. Я открыл глаза. За окном теперь совсем стемнело, и несколько минут я смотрел на освещенные окна напротив, на деревья в жутковатом голубом свете уличных фонарей.
    Потом мы пошли на кухню. Барбара занялась ужином, а я бездельничал, опершись на стойку. Мне было легко и спокойно.
    — Я мог бы сгонять за бутылочкой вина, если хочешь. Чтоб по-праздничному все.
    — Если ты сам будешь, Джимми. Если для меня, то не стоит.
    — Ты уверена?
    — Я не пью.
    — Ах да.
    — Но ты не обращай на меня внимания.
    — Нет, все в порядке. Я ведь за рулем, больше одного бокала не выпью. Можно, я помогу накрыть на стол?
    — Конечно. Салфетки и подставки в выдвижном ящике.
    Я открыл ящик и стал вынимать ложки, ножи и прочее. Но мне очень хотелось расспросить ее, почему она не пьет. Я знаю непьющих ребят, но то алкоголики, которые решили завязать.
    — Ты просто не любишь спиртное или…
    Она помешала что-то в кастрюле, накрыла крышкой и села за стол.
    — Я отказалась от спиртного несколько лет назад, когда втянулась в медитацию. Странно это: стремишься к просветлению, с одной стороны, а потом пьешь, и в голове снова мутно. Я много-то не пила - так, пару бокалов вина за едой, - но это сказывалось определенно, туман какой-то появлялся.
    — Бросать тяжело?
    — Не так чтобы очень. Поначалу я еще пила немножко, на вечеринках или если очень уставала за день, но потом научилась расслабляться по-другому… например, занялась йогой.
    — Понятно. Я-то сам ничего никогда не бросал. Лиз, давно еще, бросала курить, и это был тихий ужас. Мы все мучились — вид у нее такой был несчастный. Но я не курил никогда, так что не знаю, что чувствуешь, когда бросаешь.
    — Я бросила курить десять лет назад. Это потруднее, чем бросить пить. От курения зависимость куда сильнее.
    — То есть, выходит, буддизм помог тебе бросить… Это все часть образа жизни, да? Наверно, ты и мясо есть перестала?
    — Я бы не сказала, что бросать - это главное. Просто начинаешь стремиться к чему-то еще. Когда не употребляешь алкоголь, сознание становится более ясным, а когда ешь овощи вместо мяса, просто чувствуешь себя бодрее, вот и все. И это всего лишь мой личный выбор… То есть я не стала бы его никому навязывать.
    — Значит, ты не хочешь, чтобы твой парень был вегетарианцем?
    — Мой парень?
    — Ну, если бы у тебя был парень… или муж там, в этом смысле?
    — Нет, мне все равно. Хотя не думаю, что он у меня появится.
    — Извини, это не мое дело.
    — Ничего. Я просто хотела сказать, что в настоящий момент мне не хочется завязывать подобные отношения.
    — Рассталась с кем-то? Переживаешь?
    — Нет, это как отказ от спиртного. Просто мое сознание более ясное, если я… воздерживаюсь от этого.
    — Понятно.
    — Прости. Наверно, я жуткая зануда. Просто… мне кажется, что сейчас так для меня лучше.
    — Я понял. Прости, Барбара, не хотел совать нос в твою личную жизнь. Не мое это дело. Просто мы вот тут общаемся, и медитировали, и все такое, и мне кажется… может, мы и не друзья, но я полагаю, что друзья.
    — Я надеюсь, ты считаешь меня другом, Джимми. Мне бы очень этого хотелось.
    — Вот и славно.
    — Ну, а твои как успехи?
    — Мои успехи?
    — Я про медитацию. Как она влияет на твою обычную жизнь?
    Я так и замер, не донеся вилку до рта.
    — Знаешь, я просто медитирую. И слабо понимаю, как и на что это влияет. Разве что доводит всех до ручки.
    — Твоя жена и родные не одобряют?
    — Энн Мари любопытно, она не прочь узнать, в чем тут соль. Джон думает, что я псих какой-то - но он же мой брат, и, вообще, он всегда так считал. А Лиз… Лиз, думаю, все это очень не нравится.
    — Не нравится буддизм? Или не нравится, что ты меняешься?
    — Знаешь, Барбара, на самом деле я понятия не имею, что она там себе думает.