ПАПА-БУДДА - ЛИЗ

ЛИЗ

    Он снимал комнату в квартире на Уилтон Стрит, неподалеку от Куин-Маргарет-Драйв. Большинство зданий в том районе почистили и привели в порядок, но этому дому не повезло. На крыльце из трещин пробивалась трава; в подъезде воняло кошками, а домофона не было и в помине. Я поднялась на последний этаж. На двери висела бумажка с пятью фамилиями, в том числе с фамилией Дэвида.
    Я позвонила в звонок - у меня свело живот. Сквозь рифленое дверное стекло я видела, как он приближается, слышала его шаги. Он открыл дверь и широко мне улыбнулся, и я на миг потеряла дар речи. Он вымыл голову, и влажные завитки его волос обрамляли лицо, от чего он казался еще моложе. На нем были старенькие джинсы и просторная футболка. А я долго выбирала, что одеть, и теперь мне было неловко – я-то при параде, в короткой юбке и туфлях на тонком каблуке.
    — Ну, проходи.
    — Привет.
    Он притянул меня к себе, и я уловила запах лосьона – снова тот аромат ванили. Только непохоже, чтобы он брился - щека была шершавой, - я едва коснулась ее губами. Странно, по сравнению с Джимми он казался таким беззащитным и хрупким.
    — Идем на кухню.
    Огромный коридор, а в нем – двери, двери. Мы прошли до конца и оказались в просторной кухне. Под окном раковина, рядом сушится гора посуды; в центре кухни деревянный стол, на нем куча газет, недопитые чашки с чаем и пепельница, забитая окурками. В воздухе легкий запах травки. На веревке висело белье, с него капало на пол. Не знаю, кто стирал, но выжать не потрудился. Я слушала капель и смотрела, как лужицы появлялись на куче газет, разложенных на полу - очевидно, чтобы впитать воду.
    Он молча наблюдал за мной, пока я оглядывалась. Я протянула бутылку вина, и он снял оберточную бумагу.
    — Сейчас найду бокал. Я собирался прибраться, но решил, что лучше заняться ужином. – Он указал на большую кастрюлю на газовой плите - пламя прыгало по закопченному дну кастрюли.
    — Я под впечатлением. Что готовишь?
    — Всего лишь овощной соус. Потом сварю макароны.
    — Значит, ты вегетарианец?
    — Что ты, нет, я бы все отдал за большую тарелку мясца с картошечкой. Овощи просто дешевле.
    Он взял из сушилки два бокала и поставил их на стол.
    — Надо бы вытереть, но вряд ли в этом доме найдется хоть одно чистое полотенце. — Он откупорил бутылку и разлил вино.
    Поднял бокал:
    — Будем.
    — Будем.
    — Боже, какой из меня никчемный хозяин. Послушай, присядь-ка вот сюда, а я приберусь.
    Я примостилась на краешке стула; он скомкал газеты и запихнул в угол, а потом начал мыть чашки.
    — Тебе помочь?
    — Не говори глупостей, сиди спокойно и радуй глаз – одна минута, и все.
    Пепельница еще стояла посреди стола. Он выбросил пепел в урну и сунул пепельницу в раковину, к посуде.
    — Так, сейчас только столик протру.
    Подойдя ближе, он поцеловал меня в шею, едва коснувшись мягкими губами.
    — У тебя вид такой серьезный. Ты как?
    — Да я ничего.
    В дверях вырос какой-то детина, крашеный блондин.
    — Дэйв, я пошел в паб. Ой, извиняюсь… Привет.
    — Привет, — ответила я.
    — Ричард, это Лиз.
    Он помахал:
    — Привет, Лиз. Я не знал, что у тебя гости. Тебя ждать?
    — Тихо дома посижу.
    — Тоже дело. Может, вечером увидимся. Стив уже вернулся?
    — Понятия не имею.
    — Ладно. Не скучайте, ребята. Пока.
    — Пока.
    — Это твой сосед?
    — Один из них. Стив куда-то вышел. Сюзи и Фрэзера на выходных не будет. Джули теоретически тут живет, но фактически у своего парня, так что мы ее почти не видим.
    Он налил кипяток из чайника в кастрюлю и зажег конфорку. Прежде, чем выкинуть спичку, он опустил ее в воду в раковине, и послышалось тихое шипение – как выдох.
    — Лапшу или спиральки?
    — Я не привереда.
    — Понятно, иначе тебя бы тут не было, но все-таки - что варить?
    — Лапшу, пожалуйста.
    — Еще налить?
    — Спасибо.
    Я не подозревала, что пью так быстро. Надо полегче, или напьюсь еще до ужина. Я сделала глоток, поставила бокал на столик возле его бокала – почти полного. Он бросил лапшу в кастрюлю.
    — Еще десять минут, и можем кушать. Голодная?
    — Ага.
    — Я тоже.
    Он подошел ко мне сзади, обнял меня и начал целовать, еле касаясь губами шеи, чуть ниже моих коротко стриженных волос. Я ощутила, как теплые мурашки побежали по шее и плечам, и вдруг проснулось желание – резкое, жгучее. Я встала и повернулась к нему, мы обнялись и поцеловались. Языки сплелись, мешали дышать. Мои руки под его футболкой цеплялись в его тело, ногти царапали спину, его дыхание участилось – и он оттолкнул меня.
    — Нет, не здесь – не на полу, — и он повел меня в свою комнату и уложил на постель. И я думала, если вообще у меня были мысли, что будет как в прошлый раз - грубо, резко и быстро, - но после первых мгновений, после того, как мы, слепившись, стянули друг с друга одежду, как только он вошел, все внезапно замедлилось; все осколки растворились, и волна чувств накрыла меня. Я открыла рот, но слов не прозвучало, только дыхание как волны – вдох, выдох, - как большой океан, пульс огромного существа. Будто ты устал, и на тебя накатывает сон – только я не спала, мне казалось, что я вижу все, что происходит, все, что он делает, но иначе, – будто я – это он внутри меня, внутри моего тела. Потом все прекратилось, и я замерла, просто слушала тишину - внутри и снаружи; меня будто обернули в вату и положили на облако.
    Не знаю, как долго мы тихо лежали рядом. Наверное, всего несколько минут, но казалось, что прошли часы. Потом он повернулся и поцеловал меня.
    — Ты как, нормально?
    — По-моему, не совсем то слово. Мне кажется, я умерла и попала в рай.
    — Первый раз меня приняли за ангела.
    — Наверно, это потому что ты вымыл свой нимб. — Я провела рукой по его волосам – они уже высохли, и были мягкие и легкие.
    — Точно. Я еще и крылышки почистил. Боже…
    — Что такое?
    — Макароны выкипят.
    — К черту макароны.
    — А я лапшу не люблю. То ли дело спиральки…
    Ощущение покоя ушло так же быстро, как появилось, и я почувствовала прилив сил:
    — Умираю, как хочется. Ну-ка, подъем.
    — Как, опять? Да ты ненасытная.
    — Мне есть хочется - кушать.
    — Понял, иду исполнять. Марш на кухню.
    Когда я уходила, Дэвид спросил:
    — Когда увидимся? Может, завтра вечерком, или у вас напряженный график?
    — Если честно, не хочу уходить из дома второй вечер подряд. Надо побыть с Энн Мари.
    — А молодежь по субботам уже не тусуется?
    — Ей всего двенадцать.
    — Всего? Моей племяннице двенадцать, но ты бы ее видела: волосы крашеные, в пупке кольцо, ходит полуголая. У нее жизнь такая бурная, что мне и не снилось.
    — Энн Мари до такого пока не дошла, хотя она, конечно, растет. Скоро спокойствию конец, начну возить ее по тусовкам.
    — И все-таки, есть смысл заводить детей, пока ты молодой. Они уже выросли, а ты еще в расцвете сил и можешь пожить для себя, верно?
    — Пожалуй. Никогда не думала об этом.
    — Ладно, давай назначим свидание. Пойдем во вторник в кино?
    — В кино?
    — Не любишь кино?
    — Очень люблю, просто…
    — Понял, тебе не вынести разлуки с моим телом… ненасытная. — Он обнял меня и принялся целовать в шею. — Боже, как мне повезло.
    Он замер.
    — А можно и совместить: сначала в кино, а потом ко мне на сеанс бурной страсти.
    — Дэвид, не в этом дело. Понимаешь, Энн Мари еще ничего не знает. А если кто-нибудь в кино увидит нас вместе…
    — А, понятно. Ну что же, придется отменить романтический вечер в кино ради тайных шалостей с тобой. Скукота. Но что поделать. Ладно. Когда, значит, вечер страсти?
    — Я позвоню тебе, хорошо?
    Странно, как быстро ко всему привыкаешь - даже не замечаешь, как что-то входит в привычку. Первый вечер у Дэвида был ужасно странным, но прошло несколько недель – и бывать у него стало естественно. Я приходила к нему в пятницу вечером, когда Джимми с Энн Мари смотрели какой-нибудь фильм по видео; в первый раз я сказала, что иду к Никки, а потом это подразумевалось. Никто не спрашивал, где я была.
    Мне вспоминаются подробности именно этих первых недель с Дэвидом. В его комнате был желтоватый свет; окна выходили на запад и последние лучи солнца пробивались сквозь немытые стекла. Странно, кругом была такая грязь, но меня это вовсе не волновало. Мы лежали в постели, говорили или молчали, и я смотрела, как светятся пылинки в солнечном луче, глядела на скомканные носки в углу комнаты, и просто наблюдала, как цвета переходят один в другой. Дома я бы так не смогла - тут же принялась бы наводить чистоту, - но здесь я отдыхала. Пила чай из грязных кружек, ела из тарелки с трещинами, и все совершенно безропотно.
    Мы почти не выходили из комнаты. Хотелось просто быть рядом, прикасаться, чувствовать его близость, его запах. Я потом пахла им, не мылась, когда приходила домой, утром просыпалась в постели и ощущала его запах. Когда мы были вместе, мне было спокойно. Когда мы любили друг друга, мне казалось, что я на другой планете. Просто… не объяснить.
    В его комнате мы почти не разговаривали – казалось, что слова не нужны, довольно того, что мы вместе, - но пару раз в неделю мы вместе обедали, и тогда болтали без умолку; я в жизни ни с кем не обсуждала и половины того, о чем говорила с Дэвидом. После одной из наших встреч, когда я вернулась на работу, Никки повернулась ко мне и сказала:
    — Точно, это любовь.
    — Ты о чем?
    — Я про тебя с Дэвидом. Серьезно, посмотри на себя - ты вся светишься.
    Я покачала головой и открыла папку на своем столе:
    — Займись-ка ты делом.
    Я хотела сказать Энн Мари, собиралась, но почему-то не могла. Когда мы были с ней вместе – посуду мыли, или смотрели телевизор, - всякий раз, когда я хотела сказать, что-то меня останавливало. Энн Мари казалась такой счастливой - в школе все было хорошо, и каждую свободную минутку она проводила с Нишей, - и мне духу не хватало ее огорчать. Я знала, что она переживает из-за бабушки, но похоже, она примирилась с утратой, и я не хотела ничего ворошить. В своей жизни я словно отвела для Дэвида некий ящичек, в который прятала его на то время, пока мы не были вместе. Я все ждала подходящего момента, и думала, что пойму, когда он придет.
    Мне хотелось с кем-то посоветоваться, но знала про нас только Никки, а она не понимала, в чем трудность.
    — И почему нельзя просто сказать?
    — Не знаю. Боюсь ее расстроить.
    — В наше время этим вряд ли кого удивишь. И вы с Джимми давно уже вместе не живете …
    — Четыре месяца, Никки. Не так уж и давно.
    — Но все равно - он сам ушел, так? В этот свой Центр.
    — Да, наверно.
    — Значит, у тебя есть право подумать о себе. Послушай, Энн Мари уже взрослая, и она умница. Может, даже обрадуется, что ты кого-то себе нашла.
    Я ничего не ответила. Трудность в том, что у Никки нет детей, и ей не понять, на самом-то деле. Я знала, что поступаю неправильно, даже глупо, что будет гораздо хуже, если она сама все узнает, но ничего не могла поделать. Я вовсе не представляла, как она себя поведет, но мне было невыносимо сознавать, что я могу увидеть осуждение, или даже презрение в ее глазах.
    Но и с ним я расстаться не могла. Я не знала, что это было - любовь или страсть, или дружба, - что я к нему испытывала, но когда мы были вместе, я ощущала такой покой, которого нигде больше не находила, и все было окрашено этим чувством.
    Но долго длиться так не могло.
    — Лиз, ну почему ты все время уходишь? Когда, наконец, ты останешься на ночь?
    — Не знаю. Я думала, ты рад, что один поспишь в постели. Она не очень-то двуспальная.
    — Через неделю можем перебраться к Сюзи и Фрэзеру – их не будет на выходных. А кровать у них широченная. Я даже простыни готов перестелить.
    — Спасибо. И чем я это заслужила?
    — Значит, согласна?
    — Посмотрим.
    — Джимми один-то раз переночует, присмотрит за Энн Мари.
    — Конечно, он против не будет.
    Он нахмурился и почесал затылок. Я надела блузку.
    — Лиз, он ведь знает… или нет?
    — Пока нет.
    — Но Энн Мари-то знает?
    Я помотала головой.
    — Лиз…
    — Я расскажу. Просто… момента не было подходящего.
    Он перевернулся на другой бок, лицом к стене.
    — Ну, сообщи мне, когда он случится.
    — Дэвид, зачем ты так? Это же все непросто.
    — А мне тоже непросто. Ты об этом подумала?
    — О чем?
    — Мы же вместе почти ничего не делаем.
    — А мне казалось, очень даже делаем.
    — Я для тебя просто игрушка. Ладно, пора уже привыкнуть. Женщинам только тело подавай.
    — Именно.
    Он сел на кровати и обнял меня.
    — Лиз, ты мне нравишься, правда, ты очень мне нравишься. Я думаю, нам было бы хорошо вместе, но мне капельку осточертело быть с тобой лишь наполовину. Я хочу, чтобы мы вместе куда-то ходили, и чтобы ты не озиралась, не боялась, что нас кто-то увидит. Хочу гулять с тобой по улице в обнимку, ходить с тобой в кино. Я хочу, чтобы ты оставалась на ночь. Слушай, я даже хочу познакомиться с Энн Мари – она твоя дочь, значит, часть тебя.
    Я не знала, что ответить. Наверно, я и правда не пыталась представить, каково ему - просто думала, что его все устраивает.
    — Извини, я с ней поговорю.
    — На этой неделе?
    — Хорошо.
    — Лиз, я знаю, что это непросто, но я так дальше не могу, и если ты ей не скажешь, нам будет лучше расстаться, пока все не зашло слишком далеко, хорошо?
    Мы поцеловались, он провел рукой по моим волосам, и все было так же, как и всегда - он остался в темной комнате, а я вышла в тусклый свет подъезда. Но что-то было не то – в том, как он отвернулся, когда я ушла. Едва уловимо – наверно, он и сам не сознавал - но он себя выдал. Я поняла: он готовится к тому, что я не скажу, и ему придется со мной расстаться. Разумеется, этого еще не случилось, но я понимала, что он на это способен: если мы разойдемся, он пойдет напьется, несколько вечеров проваляется в постели, глядя, как наступают сумерки, под музыку «Beta Band»; а потом однажды увидит девочку - в библиотеке или в кафе, или в «Исландии» среди покупателей, - и все. Конец. И я понимала, что мне надо решить: не будет ли мне пережить это проще, чем тот взгляд, который я увижу в глазах Энн Мари, когда она обо всем узнает.
    Но решать мне так и не пришлось.
    Так странно бывает оглянуться на свою жизнь и попытаться увидеть ее будто со стороны – как смотрит, может, Бог с высоты небес. Когда я была маленькой, я всегда представляла, как Бог смотрит на меня с неба и видит, что я делаю: вот, сейчас ем печенье, сейчас учусь прыгать, не наступая на резиночку. Когда ты ребенок, и это и есть твоя жизнь - цепочка мгновений. А потом, когда вырастаешь, что-то меняется, это «сейчас» расширяется.
    Помню, как Энн Мари в детстве меня спрашивала: «Этот день у нас –сегодня?» А я отвечала: «У нас все время сегодня». Вот Джимми – он в этом весь, меня это просто изводит: как можно не помнить, что мы куда-то идем, или что надо платить налог на машину? Я полная ему противоположность, никогда не живу сегодня, у меня всегда завтра. Каждый вечер я гляжу на календарь и соображаю, что нужно приготовить назавтра или на всю неделю. Надо вещи погладить, или продуктов купить, или вынуть что-то из морозилки, чтобы приготовить на обед?
    Когда я выросла, я перестала жить от одного мгновения к другому, не до того – постоянно стремишься куда-то. Жаль, не увидишь свою жизнь как на карте, не посмотришь с небес - будто космонавт, который смотрит на речку, и видит сразу исток, и среднее течение, и устье, где река впадает в море. Если бы я могла посмотреть вот так, со стороны, наверно, то, что случилось, показалось бы неизбежным, - хотя тогда я была потрясена, понять не могла, как это случилось.
    Ведь я обо всем думала: проверяла, достаточно ли макарон, какой срок годности на упаковке йогурта и можно ли им завтракать всю неделю, отмечала в календаре, когда надо вернуть книжки в библиотеку.
    И что же, я сделала это сознательно? Нарочно все устроила? Нет, я ничего не замышляла, не делала дырок в резинке и не говорила ему, что опасности нет, когда опасность была. На самом деле, мне это и в голову не пришло бы. Но с другой стороны – при чем тут голова?