Кто в цари последний? Никого? Тогда я первый буду... ©

О.Пална очень желала, чтобы появился перевод этих книжек на русский язык - долго мечтала и... даже осуществила мечты.

Поступай, как велит тебе сердце - 12 декабря

Индекс материала
Поступай, как велит тебе сердце
Эпиграф
Опичина, 16 ноября 1992
18 ноября
20 ноября
21 ноября
22 ноября
29 ноября
30 ноября
1 декабря
4 декабря
10 декабря
12 декабря
16 декабря
20 декабря
21 декабря
22 декабря
Все страницы

     Этой ночью я проснулась, оттого что звонил телефон. Пока я сообразила, что к чему, пока поднялась и подошла, телефон замолчал. Но я все-таки подняла трубку и проговорила сонным голосом: «Алло, алло». Нажав на рычаг, я опустилась в кресло. Это была ты? Кто еще мог звонить в такое время? Меня потряс этот звук в ночной тишине дома. Мне вспомнилась одна история, которая приключилась с моей знакомой пару лет назад. Ее муж тяжело болел; в больнице, где он находился, правила были строгие, и в тот день, когда он умер, ей не позволили быть с ним рядом. Ее мучила мысль о том, что она не смогла с ним проститься, и она лежала без сна в темноте своей комнаты, когда вдруг зазвонил телефон. Моя подруга удивилась: неужели кто-то решил выразить соболезнования в такой поздний час? Подойдя к телефону, она увидела, что от аппарата исходит тусклое свечение. Она подняла трубку, и ее охватил ужас – сквозь шум и помехи, невероятно далекий и уставший голос произнес: «Марта, я хотел с тобой попрощаться…» То был голос ее мужа. Едва он проговорил эти слова, в трубке послышался звук, похожий на сильный порыв ветра; потом связь оборвалась, и наступила глухая тишина.
     Тогда, разумеется, я просто пожалела подругу, решив, что от сильных переживаний у нее разыгралось воображение. Какая нелепость, думала я, неужели ушедшие в мир иной станут общаться с нами по телефону. И все же, та история, должно быть, оставила во мне след. В глубине души – очень глубоко, в той части моего существа, которое может поверить во что угодно, даже в чудо – я все еще надеюсь, что рано или поздно во тьме ночи кто-нибудь позвонит мне и передаст вести из мира иного. Я похоронила дочь, мужа, и человека, которого любила больше всех на свете. Они умерли, их больше нет, и все же я продолжаю вести себя так, словно пережила кораблекрушение. Течение вынесло меня на берег, я очнулась – и оказалось, товарищей моих нигде нет. Когда лодка перевернулась, я потеряла их из виду; возможно, они утонули – и это почти наверняка, – но может, они еще живы. С той поры прошли месяцы и годы, а я все приглядываюсь к соседним островам в надежде увидеть струйку дыма, сигнальный огонь – хоть какой-то намек на то, что мы все еще живем под одним небом.
     В ночь, когда погиб Эрнесто, я проснулась от сильного шума. Августо включил свет и крикнул: «Кто здесь?» В комнате никого не было, все было на месте. Лишь утром, открыв дверцу шкафа, я обнаружила, что полки в нем обвалились и белье, чулки, шарфы лежат внизу в беспорядочной куче.
     Теперь я могу сказать: «В ту ночь, когда умер Эрнесто», - но тогда мне об этом не было известно; накануне пришло его письмо, я и мысли не допускала, что такое могло случиться. Я подумала только, что деревянные нагели отсырели и полки, которые держались на них, обвалились под тяжестью белья. Иларии было четыре года, незадолго до этого она начала ходить в садик, и жизнь нашей семьи вошла в спокойное русло. В тот день, посетив собрание клуба любителей латыни, я отправилась в кафе, чтобы написать ответ Эрнесто. Через два месяца должна была состояться конференция в Мантуе, и тогда мы надеялись увидеться снова. По дороге домой я отправила письмо. Ответ обычно приходил через неделю, но его не было ни семь дней, ни месяц спустя. Мне еще не доводилось ждать так долго. Сначала я подумала, может, ошиблись на почте; потом – что, наверное, он заболел и не бывает на работе, и поэтому не может забрать письмо. Через месяц я написала ему короткую записку, но и на нее не пришло ответа. С каждым днем я чувствовала, что силы оставляют меня, что я держусь едва-едва - как дом, в основание которого проникла вода: вначале она сочилась понемногу, лишь смачивая фундамент, но постепенно пробила себе дорогу и однажды хлынула потоком, превратив цемент в мелкий песок; фасад еще держался, и на первый взгляд все было полном порядке – но я-то знала: стоит тронуть его пальцем, и он обрушится, как карточный домик.
     Ко времени конференции я была сама не своя. Побыв для виду пару дней в Мантуе, я отправилась в Феррару, и там попыталась выяснить, что же случилось. На работе никто не брал трубку – с улицы были видны закрытые ставни. На второй день я отправилась в библиотеку и взяла газеты за предыдущие месяцы. В одной из них в коротеньком абзаце было сказано все. Возвращаясь ночью от одного из пациентов, он не справился с управлением, и машина врезалась в огромный платан. Смерть наступила мгновенно. День и час в точности совпали со временем, когда обрушились полки в моем шкафу.
     В одном из журнальчиков, что приносит мне синьора Рацман, в рубрике «гороскопы» я как-то прочитала, что насильственной смертью повелевает Марс в восьмом доме. В статье говорилось, что человеку, рожденному при таком положении звезд, суждено умереть не своей смертью. Как знать, может, Илария и Эрнесто появились на свет при этом зловещем положении планет. Сначала отец, потом и дочь, спустя более чем двадцать лет – оба погибли, врезавшись на машине в дерево.
     После того, как не стало Эрнесто, я совершенно утратила силы жить. Я вдруг поняла, что сама не была источником света, который излучала прежде: ощущение счастья, любви к жизни исходило не от меня, я была всего лишь зеркалом, я только отражала свет, который излучал Эрнесто. Он исчез, и все померкло. Даже Илария не приносила мне радости, теперь она вызывала во мне одно лишь раздражение; я была настолько не в себе, что стала сомневаться, был ли Эрнесто ее отцом. Все это не укрылось от твоей матери - будучи, как все дети, очень чуткой, она ощутила мою неприязнь и стала капризничать, требовать к себе внимания. Я превратилась в дряхлое дерево, из которого выпивают последние соки, а Илария, цепляясь за мучившее меня чувство вины, как молоденькая омела, поднималась все выше. В доме не стало житья от криков и ссор.
     Наконец, Августо избавил меня от обузы, найдя для ребенка няню. Он пытался было увлечь ее насекомыми, но, увидев жуков, она каждый раз верещала: «Фу, какая гадость!» - так что, в конце концов, ему пришлось оставить ее в покое. Августо очень постарел, он был скорее похож на дедушку, а не на отца своей дочери; с ней он был ласков, но держался отстраненно. Изредка я видела в зеркале свое суровое, изможденное лицо и понимала, что и сама состарилась. Я себя презирала, и от того совершенно за собой не следила. Илария была либо в школе, либо с няней, и у меня появилось много свободного времени. Сидеть на месте мне было невыносимо, и я в каком-то оцепенении колесила на машине по дорогам Карсо.
     Я нашла у себя несколько книжек на религиозные темы, которые начала читать когда-то в Аквиле. На их страницах я в отчаянии пыталась найти ответ. Ходя по дому, я повторяла слова, которые святой Августин произнес, когда умерла его мать: «Не будем печалиться о том, что потеряли ее – возблагодарим Бога за то, что она была с нами».
     Подруга познакомила меня со своим исповедником. Я поговорила с ним один или два раза, но после этих встреч мне стало еще хуже. Его слова были слащавы, о вере он говорил так, будто ее можно купить в ближайшем магазине. Я не могла понять, почему Эрнесто больше нет? У меня не стало света, и от этого мне было еще труднее найти ответ. Понимаешь, когда я встретила его, когда родилась наша любовь, я ощутила, что вся моя жизнь обрела смысл: я была счастлива оттого, что живу, радовалась всему вокруг; мне казалось, что я достигла самой вершины своего пути и навсегда поселилась в крепости, которую никто не разрушит. В душе я испытывала немного горделивую уверенность человека, который все постиг. Долгие годы я думала, что одна одолела весь путь, а на самом-то деле, я сама не ступила и шагу: я и не заметила, что все это время сидела на лошади, она-то и шла по дороге. Но вот лошади не стало, и я почувствовала, что не могу идти: ноги подкашиваются, колени дрожат, я ковыляю, как старуха - или как ребенок, который только учится ходить. На какое-то мгновение мне захотелось опереться на костыль: им могла стать религия или работа. Но почти сразу я поняла, что совершила бы очередную ошибку. В сорок лет на это уже нет времени. Если ты оказался наг, нужно иметь мужество посмотреться в зеркало и увидеть себя таким, каков ты есть. Нужно было все начинать сначала. Положим, но с чего начинать? С себя самой. Сказать-то легко, но гораздо труднее сделать. Кто я? Куда пришла? Когда в последний раз была самой собой?
     Как ты знаешь уже, целыми днями я колесила по плоскогорью Карсо. Порой, когда одиночество тяготило меня, я спускалась в город, смешивалась с толпой, пытаясь забыться, бродила по многолюдным улицам. Я выходила из дому утром вместе с мужем и возвращалась только к вечеру, будто у меня тоже была работа. Мой лечащий врач объяснил Августо: в отдельных случаях нервное истощение выражается в том, что больному необходимо много двигаться. Главное, что я не думала о самоубийстве, и потому можно было не бояться, оставляя меня одну: по его мнению, рано или поздно я должна была, выпустив пар, успокоиться. Августо выслушал объяснения врача - не знаю, поверил ли он в это на самом деле, или ему просто не хотелось лишний раз волноваться, но в душе я была ему благодарна, что он не вмешивался и не чинил мне препятствий.
     И все же, в одном врач не ошибся: несмотря на подавленность и нервное истощение, я не думала о самоубийстве. Как ни странно, это правда: ни на одно мгновение после смерти Эрнесто я не помышляла о том, чтобы наложить на себя руки - и не потому, что меня спасали мысли об Иларии; как я уже говорила, в ту пору мне совсем не было до нее дела. Скорей, где-то в глубине души я понимала, что в смерти Эрнесто был смысл. Я знала, что ответ существует, словно в тумане, я различала его, как высокий уступ, на который нужно взобраться. Зачем? Я и понятия не имела, что увижу, если там окажусь.
     Однажды на машине я добралась до селения, в котором не бывала прежде. Там стояла церквушка, рядом - маленькое кладбище, их окружали покрытые лесом холмы, на вершине одного из них различались очертания старого замка. За церквушкой стояло два или три деревенских дома, курицы важно расхаживали по улицам, лаял черный пес. Согласно карте, местечко называлось «Саматорца». Это слово, казалось, говорило: здесь хорошо побыть наедине с самим собой, собраться с мыслями. Я увидела каменистую тропинку и пошла по ней, не думая, куда она ведет. Солнце уже клонилось к горизонту, но я шла все дальше, быстрее, почти бежала, подгоняемая криками соек. Что-то будто звало меня – что именно, я поняла лишь, когда лес расступился, и я вышла на лужайку, посередине которой рос огромный дуб – дышавший спокойствием, величественный, раскинувший ветви, будто руки - словно желая меня обнять.
     Наверное, смешно говорить об этом, но едва я увидела это дерево, мое сердце забилось иначе - оно будто заурчало, как разомлевший котенок. Так случалось со мной лишь, когда рядом был Эрнесто. Я села на землю, погладила кору рукой, прислонилась спиной к стволу.
     Gnosei seauton, так в юности я написала на первой страничке тетради по греческому. Там, у подножия дуба, мне вспомнились вдруг эти слова. Познай самого себя. Воздух, дыши.